Род Мальберг проживал в Нижнем Рейне. Герхард вступил в Тевтонский Орден как вдовец. Мы находим его в 1240 году на посту орденского маршала в Акре. Время избрания магистром не фиксируемо. Исполнение служебных обязанностей Герхардом было, судя по всему, недобросовестным. Это привело в итоге к его очевидно вынужденному отказу от должности: Магистр вышел в отставку в замке Монфор и вернул должностные регалии, но убежал вместе с несколькими приверженцами к тамплиерам, оставив при себе печать магистра, и наделал долгов от имени Ордена. Герхард и его сподвижники оплатили в 1245 году 500 марок долга чтобы заслужить прощение и смочь перейти к тамплиерам. Состоялся ли переход в действительности, неизвестно. Мы не знаем ничего о последующей судьбе Герхарда. Известно только, что он умер 29 ноября. Возникает вопрос, как могло дойти до избрания такого человека. Ответ может быть таким: братья ордена в Святой Земле не могли остаться в стороне от тамошнего общего упадка нравов, они имели избыточное влияние благодаря их численному перевесу в избирательном капитуле, и хотели любой ценой Гохмейстера, который интересовался бы больше обоих последних мастеров делами Востока.
пятница, 29 января 2016 г.
5 магистр. Конрад фон Тюринген. 1239-1240.
Конрад – младший сын известного меценатством ландграфа Тюрингии Германа и его второй супруги Софии Баварской. Он родился на переходе от 1206 к 1207 году. Воспитание детей практически целиком вменялось в обязанность матери. Она вела его при поддержке строгого, но умного и энергичного Конрада фон Марбурга. С детьми ландграфа подрастала Елизавета, невеста старшего брата Людвига, дочь короля Венгрии Андрея II и Агнессы фон Меран. Когда Людвиг умер в 1228 году при крестоносной армии в нижней Италии, его юная вдова откреклась от мира. Генрих и Конрад приняли правление страной и воспитание несовершеннолетних детей Людвига и Елизаветы на себя. Они так разделили управление, что Конрад управлял Гессеном, Генрих - Тюрингией.
Конрад ввязался в 1232 году в тяжелый спор, вылившийся в открытую войну с архиепископом Майнца. При этом он жестоко обошелся с жителями майнцского городка Фрицлара, осмелившимися насмехаться над ним в весьма крепких выражениях при штурме города. Охваченный глубоким раскаянием, он обратился к священнику в гессенском Гладбахе и получил совет отправиться в Рим, за получением отпущения грехов у папы. Тот посоветовал ему вступить в Тевтонский Орден. Конрад, кажется, сразу решился на это. На обратном пути, который вел через Вену, он сопротивлялся всем усилиям герцога Австрии Леопольда VI сочетать его браком с одной из Бабенбергов. 18 ноября 1234 в Марбурге он вступил вместе с 2 священниками и 9 рыцарями в Тевтонский Орден. Он принес ему в качестве пожертвования ландграфское поместье Грифштедт, годовую ренту и основанный Елизаветой госпиталь в Марбурге. Несколько позже Конрад ездил в Рим, чтобы добиться канонизации Елизаветы. Это его желание исполнилось 26 мая 1235. После возвращения в Марбург он сразу начал строительство великолепной церкви Елизаветы как места погребения святой. В 1236 году мы находим Конрада в качестве орденского уполномоченного в Вене. Там решался вопрос о принятии Ордена Меченосцев в Тевтонский Орден.
Конрад все еще не мог успокоиться после преступления в Фрицларе. Он отправился туда в 1238 году с Хартманном фон Хельдрунгеном и в день Петра и Павла принес перед городской церковью торжественное покаяние. Годом позже он был избран наследником Германа фон Зальца. Его высокое происхождение привело к тому, что он обошел более старшего годами и опытом и имевшего заслуги перед Орденом Генриха фон Гогенлоэ. Как магистр Конрад был выбран немецкими князьями посредником между папой и императором. Это становилось опасным для Ордена, так как папа Григорий IX уже угрожал ему из-за его привязанности к императору, отнял у него госпиталь в Андравиде и признал правоту ордена иоаннитов в претензиях на верховное руководство Тевтонским Орденом. Конрад все же отправился в Рим. Однако через несколько дней после прибытия он скончался от подхваченной в пути горячки, - 24 июля 1240. Смерть не достигшего 35-летия магистра расценивалась многими как злое предзнаменование. Конрад нашел свой последний покой в ландграфском склепе церкви Елизаветы в Марбурге под простым аристократическим надгробием.
Конрад ввязался в 1232 году в тяжелый спор, вылившийся в открытую войну с архиепископом Майнца. При этом он жестоко обошелся с жителями майнцского городка Фрицлара, осмелившимися насмехаться над ним в весьма крепких выражениях при штурме города. Охваченный глубоким раскаянием, он обратился к священнику в гессенском Гладбахе и получил совет отправиться в Рим, за получением отпущения грехов у папы. Тот посоветовал ему вступить в Тевтонский Орден. Конрад, кажется, сразу решился на это. На обратном пути, который вел через Вену, он сопротивлялся всем усилиям герцога Австрии Леопольда VI сочетать его браком с одной из Бабенбергов. 18 ноября 1234 в Марбурге он вступил вместе с 2 священниками и 9 рыцарями в Тевтонский Орден. Он принес ему в качестве пожертвования ландграфское поместье Грифштедт, годовую ренту и основанный Елизаветой госпиталь в Марбурге. Несколько позже Конрад ездил в Рим, чтобы добиться канонизации Елизаветы. Это его желание исполнилось 26 мая 1235. После возвращения в Марбург он сразу начал строительство великолепной церкви Елизаветы как места погребения святой. В 1236 году мы находим Конрада в качестве орденского уполномоченного в Вене. Там решался вопрос о принятии Ордена Меченосцев в Тевтонский Орден.
Конрад все еще не мог успокоиться после преступления в Фрицларе. Он отправился туда в 1238 году с Хартманном фон Хельдрунгеном и в день Петра и Павла принес перед городской церковью торжественное покаяние. Годом позже он был избран наследником Германа фон Зальца. Его высокое происхождение привело к тому, что он обошел более старшего годами и опытом и имевшего заслуги перед Орденом Генриха фон Гогенлоэ. Как магистр Конрад был выбран немецкими князьями посредником между папой и императором. Это становилось опасным для Ордена, так как папа Григорий IX уже угрожал ему из-за его привязанности к императору, отнял у него госпиталь в Андравиде и признал правоту ордена иоаннитов в претензиях на верховное руководство Тевтонским Орденом. Конрад все же отправился в Рим. Однако через несколько дней после прибытия он скончался от подхваченной в пути горячки, - 24 июля 1240. Смерть не достигшего 35-летия магистра расценивалась многими как злое предзнаменование. Конрад нашел свой последний покой в ландграфском склепе церкви Елизаветы в Марбурге под простым аристократическим надгробием.
В мире Ктулхов. Поляроиды в глазах.
Многие знают. что глаза у головоногих - такие же как у нас. Но почти никто не знает, что эти глаза могут видеть поляризованный свет. Для тех, кто пропустил оптику мимо ушей, напоминаю, что поляризованный свет - это свет. волны которого движутся в одной плоскости. Вопрос - а собственно нафига им это?
Понятно, зачем поляризованный свет видят насекомые - чтобы ориентироваться по поляризованному солнечному свету. Именно благодаря этому пчелы и мухи видят, где солнце, даже в пасмурную погоду. Но кальмары-то плавают в таких глубинах, что ориентироваться по солнечному свету им не светит. Теоретически по бликам света на дне мог бы ориентироваться осьминог, но он и так наощупь знает свой участок.
Чтобы разгадать загадку головногов, поставьте себя на их место. Представьте, что вы в воде, и вокруг вас плавают уймы потенциально съедобных полупрозрачных созданий. Обычным глазом их разглядеть практически невозможно. А если их прозрачные для света ткани его поляризуют?
Эту догадку сделал и проверил зоолог Надав Шашар, работавший сначала в Мэрилендском университете Балтимора, а потом в Морской биологической лаборатории Вудс-Холла (штат Массачусетс). Шашар с коллегами изучил в поляризационном микроскопе совершенно прозрачных (для человеческого глаза) планктонных животных, на которых охотятся мелкие или молодые кальмары. Оказалось, в поляризованном свете видны не только глаза, но и мускулатура, а также усики-антенны рачков. Не очень хорошо, но видны. И кальмары этим пользуются.
Когда в аквариуме со взрослыми североамериканскими длинноперыми кальмарами Loligo peaiei (обыкновенный промысловый вид у восточных берегов США) подвешивали прозрачные стеклянные шарики диаметром 1 см – одни обычные, другие поляризующие свет, то кальмары подплывали к поляризационно-активным шарикам почти в пять раз чаще, чем к обычным, и охотнее схватывали их (в три с лишним раза чаще, чем обычные). Для человеческого же глаза они ничем не различались. Новорожденных кальмарьих личинок запускали в аквариум с живым зоопланктоном и освещали его то поляризованным светом, то деполяризованным. В поляризованном свете кальмарята нападали на планктонных рачков с расстояния, на 70% большего, чем в деполяризованном, — 6,1 длины своего тела против 3,6.
Кальмары охотятся в сумерках, утром и вечером. В сумерках степень поляризованности подводного светового поля достигает максимума, и кальмары — даже новорожденные — отчетливо видят невидимую добычу.
Очень хорошо различают поляризацию и осьминоги. Шашар и Т. Кронин изучали, до какой именно степени осьминоги различают поворот плоскости поляризации. Для этого они тренировали осьминогов (попросту купленных в зоомагазине) на примитивной установке: из середины прямоугольного кусочка поляризационного фильтра 4 x 4 см вырезали кружок диаметром 2 см и вставляли его обратно, повернув на тот или иной угол. Осьминог должен был притронуться к кружку, если кружок был повернут, — за это ему давали кусочек вкусной креветки, или награждали креветкой, если он показывал, что разницы в плоскости поляризации нет (тут доля ошибочных ответов всегда была больше). За неправильный ответ осьминогов не наказывали, но они быстро поняли, что от них требуется. Осьминожий глаз способен различать поляризацию света потому, что микроворсинки на поверхности световоспринимающих рецепторных клеток сетчатки (они у головоногих не такие, как у позвоночных, а похожи на клетки насекомых) расположены под прямым углом. Следовательно, он может воспринимать поворот плоскости поляризации только как минимум на 45°. В первых же опытах выяснилось, что осьминоги прекрасно опознают поворот плоскости на 90 - 180° и 45 - 135°. Но дальше — больше: число правильных ответов осьминогов в 2 - 3 раза превышало число неверных при повороте плоскости поляризации не только на 45°, но и на 30°, и даже 20°, и лишь при 10° осьминожий глаз «отказывал» — число правильных ответов падало до половины. Исследователи всячески ухищрялись, чтобы подопытные осьминоги не получали «подсказки» по запаху, повороту плоскости поляризации вправо или влево, вверх или вниз или еще каким-то способом. Нет, осьминоги делали выбор исключительно по разнице поляризации света между серединой «мишени» и окружающим пространством. Как они этого достигали, если клетки сетчатки на такое не способны? Скорее всего небольшими поворотами глаз или головы из стороны в сторону. Приглядывались. Возможно, такая тонкая оценка плоскости поляризации отчасти заменяет им цветовое зрение.
Когда Шашар, Ратледж и Пронин установили, что обыкновенные каракатицы тоже различают плоскость поляризации света, это их не удивило: если могут кальмары и осьминоги, почему у каракатиц должно быть иначе? Но посмотрев на каракатиц через объектив поляриметра, они увидели необычное зрелище. Собственно говоря, когда каракатица тихо дремлет на дне, замаскировавшись и накидав себе на спину песка, ничего не заметно. И когда каракатица вся напряжена - подкрадывается ли к добыче, или самец готовится спариться с самкой, или она кладет яйца - никакой поляризации тоже не видно. А вот если каракатица медленно плывет над дном или лежит на дне, внимательно осматриваясь вокруг, - тогда ее лоб, кольцо вокруг глаз и полоски вдоль рук ярко светятся в поляризованном свете. Причина в иридофорах - клетках с кристаллами гуанина, отражающими и преломляющими падающий свет. Они действуют как микроскопические зеркальца и призмы и могут создавать на теле животного иризирующие (переливающиеся) картины и металлический отблеск. Именно они определяют металлический иризирующий отблеск вокруг глаз головоногих моллюсков или, подобно микроскопическим зеркальцам, обеспечивают точное подражание цвету дна. Отражение и преломление света иридофорами зависит от их положения относительно поверхности кожи, а оно - от мышечного тонуса. Лежат тельца параллельно поверхности тела (каракатица спит) или стоят дыбом (она сильно возбуждена) - не отражают, лежат немного под углом (каракатица внимательна, но спокойна) - вот и поляризационная картина.
Каракатицы своеобразно реагируют на свое изображение в зеркале с искажающим поляризационную картину фильтром. Обычно, увидев себя в зеркале, она воспринимает отражение как чужую особь и отплывает подальше; лишь очень редко не проявляет никакой реакции. Но если поляризационное отражение искажено, она, как правило, подходит к нему поближе; отсутствие реакции наблюдается вдесятеро чаще, чем при неискаженном отражении. Иными словами, хотя каракатица и не понимает, что в зеркале она видит саму себя, она ведет себя так, будто увидела другую каракатицу, чем-то явно заинтересованную — не спящую спокойно, но и не в максимальном напряжении сил, и либо подплывает выяснить ситуацию, либо, чаще, считает, что это ее не касается. Значит, она получает информацию о состоянии предполагаемого соседа — и именно через поляризованный свет!
Каракатицы прекрасно общаются между собой языком поз и окрасок. Но этот канал связи доступен каждому наблюдателю, в том числе и хищнику, А вот поляризационный канал связи — только тому, кто умеет видеть в поляризованном свете.
Понятно, зачем поляризованный свет видят насекомые - чтобы ориентироваться по поляризованному солнечному свету. Именно благодаря этому пчелы и мухи видят, где солнце, даже в пасмурную погоду. Но кальмары-то плавают в таких глубинах, что ориентироваться по солнечному свету им не светит. Теоретически по бликам света на дне мог бы ориентироваться осьминог, но он и так наощупь знает свой участок.
Чтобы разгадать загадку головногов, поставьте себя на их место. Представьте, что вы в воде, и вокруг вас плавают уймы потенциально съедобных полупрозрачных созданий. Обычным глазом их разглядеть практически невозможно. А если их прозрачные для света ткани его поляризуют?
Эту догадку сделал и проверил зоолог Надав Шашар, работавший сначала в Мэрилендском университете Балтимора, а потом в Морской биологической лаборатории Вудс-Холла (штат Массачусетс). Шашар с коллегами изучил в поляризационном микроскопе совершенно прозрачных (для человеческого глаза) планктонных животных, на которых охотятся мелкие или молодые кальмары. Оказалось, в поляризованном свете видны не только глаза, но и мускулатура, а также усики-антенны рачков. Не очень хорошо, но видны. И кальмары этим пользуются.
Когда в аквариуме со взрослыми североамериканскими длинноперыми кальмарами Loligo peaiei (обыкновенный промысловый вид у восточных берегов США) подвешивали прозрачные стеклянные шарики диаметром 1 см – одни обычные, другие поляризующие свет, то кальмары подплывали к поляризационно-активным шарикам почти в пять раз чаще, чем к обычным, и охотнее схватывали их (в три с лишним раза чаще, чем обычные). Для человеческого же глаза они ничем не различались. Новорожденных кальмарьих личинок запускали в аквариум с живым зоопланктоном и освещали его то поляризованным светом, то деполяризованным. В поляризованном свете кальмарята нападали на планктонных рачков с расстояния, на 70% большего, чем в деполяризованном, — 6,1 длины своего тела против 3,6.
Кальмары охотятся в сумерках, утром и вечером. В сумерках степень поляризованности подводного светового поля достигает максимума, и кальмары — даже новорожденные — отчетливо видят невидимую добычу.
Очень хорошо различают поляризацию и осьминоги. Шашар и Т. Кронин изучали, до какой именно степени осьминоги различают поворот плоскости поляризации. Для этого они тренировали осьминогов (попросту купленных в зоомагазине) на примитивной установке: из середины прямоугольного кусочка поляризационного фильтра 4 x 4 см вырезали кружок диаметром 2 см и вставляли его обратно, повернув на тот или иной угол. Осьминог должен был притронуться к кружку, если кружок был повернут, — за это ему давали кусочек вкусной креветки, или награждали креветкой, если он показывал, что разницы в плоскости поляризации нет (тут доля ошибочных ответов всегда была больше). За неправильный ответ осьминогов не наказывали, но они быстро поняли, что от них требуется. Осьминожий глаз способен различать поляризацию света потому, что микроворсинки на поверхности световоспринимающих рецепторных клеток сетчатки (они у головоногих не такие, как у позвоночных, а похожи на клетки насекомых) расположены под прямым углом. Следовательно, он может воспринимать поворот плоскости поляризации только как минимум на 45°. В первых же опытах выяснилось, что осьминоги прекрасно опознают поворот плоскости на 90 - 180° и 45 - 135°. Но дальше — больше: число правильных ответов осьминогов в 2 - 3 раза превышало число неверных при повороте плоскости поляризации не только на 45°, но и на 30°, и даже 20°, и лишь при 10° осьминожий глаз «отказывал» — число правильных ответов падало до половины. Исследователи всячески ухищрялись, чтобы подопытные осьминоги не получали «подсказки» по запаху, повороту плоскости поляризации вправо или влево, вверх или вниз или еще каким-то способом. Нет, осьминоги делали выбор исключительно по разнице поляризации света между серединой «мишени» и окружающим пространством. Как они этого достигали, если клетки сетчатки на такое не способны? Скорее всего небольшими поворотами глаз или головы из стороны в сторону. Приглядывались. Возможно, такая тонкая оценка плоскости поляризации отчасти заменяет им цветовое зрение.
Когда Шашар, Ратледж и Пронин установили, что обыкновенные каракатицы тоже различают плоскость поляризации света, это их не удивило: если могут кальмары и осьминоги, почему у каракатиц должно быть иначе? Но посмотрев на каракатиц через объектив поляриметра, они увидели необычное зрелище. Собственно говоря, когда каракатица тихо дремлет на дне, замаскировавшись и накидав себе на спину песка, ничего не заметно. И когда каракатица вся напряжена - подкрадывается ли к добыче, или самец готовится спариться с самкой, или она кладет яйца - никакой поляризации тоже не видно. А вот если каракатица медленно плывет над дном или лежит на дне, внимательно осматриваясь вокруг, - тогда ее лоб, кольцо вокруг глаз и полоски вдоль рук ярко светятся в поляризованном свете. Причина в иридофорах - клетках с кристаллами гуанина, отражающими и преломляющими падающий свет. Они действуют как микроскопические зеркальца и призмы и могут создавать на теле животного иризирующие (переливающиеся) картины и металлический отблеск. Именно они определяют металлический иризирующий отблеск вокруг глаз головоногих моллюсков или, подобно микроскопическим зеркальцам, обеспечивают точное подражание цвету дна. Отражение и преломление света иридофорами зависит от их положения относительно поверхности кожи, а оно - от мышечного тонуса. Лежат тельца параллельно поверхности тела (каракатица спит) или стоят дыбом (она сильно возбуждена) - не отражают, лежат немного под углом (каракатица внимательна, но спокойна) - вот и поляризационная картина.
Каракатицы своеобразно реагируют на свое изображение в зеркале с искажающим поляризационную картину фильтром. Обычно, увидев себя в зеркале, она воспринимает отражение как чужую особь и отплывает подальше; лишь очень редко не проявляет никакой реакции. Но если поляризационное отражение искажено, она, как правило, подходит к нему поближе; отсутствие реакции наблюдается вдесятеро чаще, чем при неискаженном отражении. Иными словами, хотя каракатица и не понимает, что в зеркале она видит саму себя, она ведет себя так, будто увидела другую каракатицу, чем-то явно заинтересованную — не спящую спокойно, но и не в максимальном напряжении сил, и либо подплывает выяснить ситуацию, либо, чаще, считает, что это ее не касается. Значит, она получает информацию о состоянии предполагаемого соседа — и именно через поляризованный свет!
Каракатицы прекрасно общаются между собой языком поз и окрасок. Но этот канал связи доступен каждому наблюдателю, в том числе и хищнику, А вот поляризационный канал связи — только тому, кто умеет видеть в поляризованном свете.
Четвертый гроссмейстер. Герман фон Зальца.
N.B. В этом тексте я позволил себе отклониться от исходника, поэтому в переводы Тумлера до исправления не включаю.
Герман фон Зальца, четвертый магистр Ордена, несомненно, занял место в первом ряду видных политиков своего времени. Потомок дворянского рода, недавно выслужившегося из министериалов ландграфа Тюрингии, он как нельзя лучше подходил на него. Мы не знаем имен его родителей, места и даты рождения, и пути, каким он пришел к своему положению. Ясно одно – в октябре 1210 или феврале 1211 руководителем молодого, энергичного, честолюбивого Ордена был избран молодой, энергичный, честолюбивый магистр.
В 1211 году Зальца предпринимает свою первую инспекторскую поездку по владениям Ордена на Востоке и наносит визит ко двору короля Армении Левона. Здесь он впервые демонстрирует свое личное обаяние и дипломатическое искусство. Король Левон становится почетным членом Ордена и дарит ему замок Адомадана с четырьмя поместьями и лен Камбетфорт.
Точных известий о пребывании и деятельности Германа фон Зальца в следующие годы нет, но, по-видимому, в 1216 году он лично знакомится в Нюрнберге с императором Фридрихом II. По крайней мере, именно с этого времени у последнего складывается крайне благоприятное мнение о магистре.
В 1218 году Герман, что вполне естественно, участвует в Пятом Крестовом Походе. Именно отсюда, из лагеря под Дамиеттой, до нас дошло первое из сохранившихся его писем. Оно показывает, что Зальца мастерски владел латынью, что неудивительно, учитывая его происхождение. Что еще важнее, могущественные сеньоры, собравшиеся там, щедро одаривали орден землями, положив начало баллеям Бизен, Утрехт и Франция.
Однако в 1220 году он был вынужден оставить лагерь для исполнения обязанностей распорядителя на коронации Фридриха императорской короной. Но не спешите его осуждать – за это орден был щедро осыпан дарами и привилегиями как со стороны императора, так и папы.
Вернувшись к Дамиетте в 1221, Великий Магистр совместно со своими коллегами от Храма и Госпиталя должен был спасать положение, в котором оказались участники этого несчастливого предприятия.
С этого момента Герман фон Зальца становится заложником высокой политики. Он сватает за императора наследницу Иерусалимского престола, организует следующий крестовый поход, представляет по решению совета сицилийских сеньоров императора в Германии, ведет переговоры об освобождении из плена датского короля Вальдемара.
Репутацию, которую он этим заслужил, можно оценить по письму Григория IX императору: «Был у Нас брат Герман, Магистр Тевтонского Ордена, и убеждал Нас в чистоте Ваших помыслов и в том, что Вы, как Император, оказали ему великую помощь в тяжких трудах переговоров с князьями о Святой Земле».
Успешно завершив эти дела, магистр намеревался лично участвовать в разрешении кризиса, назревшего в Бурценланде, путем переговоров с королем Венгрии. Но Папа полагал что: «ему из-за некоторых более важных дел Церкви и Империи должно остаться, ибо для их завершения Мы настоятельно нуждаемся в его усердии и присущей ему осмотрительности».
Тяжелая потеря, понесенная Орденом в Венгрии уже через год была скомпенсирована предложением князя Конрада Мазовецкого принять Кульмскую Землю для борьбы против пруссов. Герман незамедлительно передал его императору. Фридрих настаивал на принятии ее, но Зальца не спешил до самого 1230 года.
Крестовый поход 1228 года, на который Герман работал с 1224 года, ознаменовался сплошными разочарованиями. Все началось внезапно вспыхнувшей эпидемии, которая вынудила вернуться буквально сразу после отплытия. Вспыливший Папа решил, что Фридрих надул его, и отлучил императора от церкви. Крестовый поход в Святую Землю теперь возглавлял отлученный. Вдобавок Фридрих вопреки доброй традиции не стал гробить войска в битвах, осадах и походах, а путем переговоров отыграл назад Иерусалим. Такого ему простить не могли. Все дружно возопили, что он предал их мусульманам, которые, конечно же, сразу отберут Иерусалим назад. То, что предыдущие и последующие походы им вообще никак не помогли, естественно, осталось за кадром. Патриарх запретил Фридриху въезд в Иерусалим, и Герман должен был выбирать, следовать ему за императором или покинуть его. Как человек сильной воли он выбрал первое и бок о бок с императором торжественно въехал в Иерусалим и принял участие в его коронации королем Иерусалима. Непосредственно после этого он резонно пишет Папе: «У нашего дела в Святой Земле был бы куда больший успех, если бы Император примирился с Церковью». Несколькими днями позже он предостерегает Папу о преувеличенности слухов и снабжает того информацией о событиях и достижениях из первых рук.
Благодарность Фридриха Ордену не знала границ. После возвращения в Акру он даровал братья госпиталь в Иерусалиме и торговые пошлины с Акры в размере не менее 6400 безантов ежегодно.
Сразу после этого Герман начинает работать над превращением Акры в оплот Ордена. Под резиденцию было выбрано стратегически важное место, на котором началось строительство замка Монфор. Магистр не мог долго заниматься строительством, так как был срочно вызван в Италию, в качестве посредника между церковью и империей. Произвести их примирение удалось после восьмикратных поездок туда-сюда, и в январе 1230 в Сан-Джермано был заключен мир. Роль магистра была настолько велика, что после пира в ознаменование этого события папа и император «в папских покоях пребывали в долгих переговорах в присутствии только магистра тевтонцев».
Тем временем Герман решился на вмешательство в прусские дела. Папа был в восторге. Он послал к братьям Ордена пламенный призыв начать борьбу с пруссами и осенью 1230 приказал начать проповедь Крестового Похода в Германии, Чехии, Польше и Готланде.
Магистр же опять не мог возглавить его, поскольку беспрерывно работал посредником в Италии. Скрытая борьба из-за стремления Фридриха к власти все обострялась. Герман верил в возможность снять напряженность между Церковью и Империей мирным путем, и до самой своей смерти не покладая рук честно трудился ради этого. Папа и Император были всецело уверены в его искренности и полностью доверяли ему. Так, Григорий IX пишет ломбардцам в сентябре 1231: «Император посылает к вам мужа испытанной честности, чья тщательная осмотрительность в делах достойна глубочайшего уважения, магистра Германа». Император же сообщает Папе, что в ломбардском деле надо дожидаться возвращения Германа, все знающего, через которого он сможет сделать некоторые важные сообщения, которые не решится доверить никому другому. Гохмейстер должен был выступать как посредник на Востоке.
В 1236 году положение в Италии становится настолько угрожающим, что папа требует от императора незамедлительно прислать магистра:/ «его присутствие там наиболее целесообразно для улаживания этих споров». Наконец, в 1237 году даже сам Герман утерял всякую надежду, так что папа в марте должен был ему напоминать: «Мы повелеваем во имя обета послушания, которым ты связан с Нами и Римской Церковью, в высшей степени серьезно, чтобы ты, который так дорог Богу и Нашей Милости, прибыл к Нам безотлагательно, дабы во имя чести Церкви и Империи содействовать миру и согласию». Что ему нужно повиноваться, подтвердили и братья Ордена на генеральном капитуле в Марбурге, которые только что отсоветовали ему посредничать в других переговорах: «Немецкие князья должны исполнить свой долг, с которым они затягивали, желая подчинить ломбардцев мечом». Магистр оговорил, что ручается за успех дела только при условии максимальной публичности. Это следует из его письма Григорию: «Мы должны быть удивлены тому, к чему ты в своих письмах неоднократно сподвигал нас. Мы выступили против любимейшего сына во Христе Фридриха. Мы не знаем, откуда ты черпаешь эти подозрения».
Но катастрофу уже нельзя было предотвратить: в 1237 году вспыхнула уже открытая война императора с ломбардцами. Хотя он и одержал в битве при Контенуово блестящую победу, но его непомерные требования довели горожан до смертельной борьбы. Борьба, в которую оказалась втянута вся Италия, окончилась в 1260 падением Гогенштауфенов, немецкой короны и гегемонии немцев в Центральной Европе. Дальновидный Герман фон Зальца, наверное, предвидел подобный финал. Но тяжелое заболевание не дало ему ни единого шанса предотвратить его. Герман искал исцеления в Салерно, но тщетно. Он скончался там 20 марта 1239 года и обрел вечный покой в Барлетте, в доме Тевтонского Ордена. После его смерти Григорий IX начал решительный бой с Фридрихом.
Насколько недолговечны оказались дипломатические достижения Германа, настолько же прочным было основание, заложенное им для Ордена. Он уравнял его с храмовниками и иоаннитами, основал более девяноста домов Ордена и несколько баллей на западе и востоке, укрепил базу Ордена в Сирии и, наконец, вмешавшись в прусские и ливонские дела, предопределил особое место Ордена в истории. Свидетельством его забот о чести и славе ордена служит большое число высокородных мужей, вступивших в него.
Как государственный деятель, Герман фон Зальца долгое время был посредником между Григорием IX и Фридрихом II. Он пользовался неограниченным доверием таких разных, но одинаково осторожных в выборе доверенных лиц, людей. Это требовало высокой меры „политически зрелой дальновидности и дипломатического искусства и чистосердечной открытости и поразительного умения обращаться с людьми". Герман фон Зальца был хранителем чаши согласия между двумя главами христианского мира. Он оказался достоин этого, так как нашел в себе силы быть честным маклером Папы и Императора, на которого оба могли положиться.
То, что высокопоставленный и занятой дипломат не забывал о своем Ордене, и занимался им скорее по велению сердца, чем по долгу службы, доказывает мощный подъем, который пережило братство под его магистратом. Его решающее участие в этом заключалось, главным образом, в дарениях и привилегиях, щедро осыпавшихся на Орден после его поездок по делам высокой политики. Орденская традиция в этом смысле всегда была благодарна своему великому Магистру в несколько преувеличенной похвале Петра Дуйсбургского: «не было с начала мира видано, чтобы Орден благодаря одному человеку испытал такой взлет»
Герман фон Зальца, четвертый магистр Ордена, несомненно, занял место в первом ряду видных политиков своего времени. Потомок дворянского рода, недавно выслужившегося из министериалов ландграфа Тюрингии, он как нельзя лучше подходил на него. Мы не знаем имен его родителей, места и даты рождения, и пути, каким он пришел к своему положению. Ясно одно – в октябре 1210 или феврале 1211 руководителем молодого, энергичного, честолюбивого Ордена был избран молодой, энергичный, честолюбивый магистр.
В 1211 году Зальца предпринимает свою первую инспекторскую поездку по владениям Ордена на Востоке и наносит визит ко двору короля Армении Левона. Здесь он впервые демонстрирует свое личное обаяние и дипломатическое искусство. Король Левон становится почетным членом Ордена и дарит ему замок Адомадана с четырьмя поместьями и лен Камбетфорт.
Точных известий о пребывании и деятельности Германа фон Зальца в следующие годы нет, но, по-видимому, в 1216 году он лично знакомится в Нюрнберге с императором Фридрихом II. По крайней мере, именно с этого времени у последнего складывается крайне благоприятное мнение о магистре.
В 1218 году Герман, что вполне естественно, участвует в Пятом Крестовом Походе. Именно отсюда, из лагеря под Дамиеттой, до нас дошло первое из сохранившихся его писем. Оно показывает, что Зальца мастерски владел латынью, что неудивительно, учитывая его происхождение. Что еще важнее, могущественные сеньоры, собравшиеся там, щедро одаривали орден землями, положив начало баллеям Бизен, Утрехт и Франция.
Однако в 1220 году он был вынужден оставить лагерь для исполнения обязанностей распорядителя на коронации Фридриха императорской короной. Но не спешите его осуждать – за это орден был щедро осыпан дарами и привилегиями как со стороны императора, так и папы.
Вернувшись к Дамиетте в 1221, Великий Магистр совместно со своими коллегами от Храма и Госпиталя должен был спасать положение, в котором оказались участники этого несчастливого предприятия.
С этого момента Герман фон Зальца становится заложником высокой политики. Он сватает за императора наследницу Иерусалимского престола, организует следующий крестовый поход, представляет по решению совета сицилийских сеньоров императора в Германии, ведет переговоры об освобождении из плена датского короля Вальдемара.
Репутацию, которую он этим заслужил, можно оценить по письму Григория IX императору: «Был у Нас брат Герман, Магистр Тевтонского Ордена, и убеждал Нас в чистоте Ваших помыслов и в том, что Вы, как Император, оказали ему великую помощь в тяжких трудах переговоров с князьями о Святой Земле».
Успешно завершив эти дела, магистр намеревался лично участвовать в разрешении кризиса, назревшего в Бурценланде, путем переговоров с королем Венгрии. Но Папа полагал что: «ему из-за некоторых более важных дел Церкви и Империи должно остаться, ибо для их завершения Мы настоятельно нуждаемся в его усердии и присущей ему осмотрительности».
Тяжелая потеря, понесенная Орденом в Венгрии уже через год была скомпенсирована предложением князя Конрада Мазовецкого принять Кульмскую Землю для борьбы против пруссов. Герман незамедлительно передал его императору. Фридрих настаивал на принятии ее, но Зальца не спешил до самого 1230 года.
Крестовый поход 1228 года, на который Герман работал с 1224 года, ознаменовался сплошными разочарованиями. Все началось внезапно вспыхнувшей эпидемии, которая вынудила вернуться буквально сразу после отплытия. Вспыливший Папа решил, что Фридрих надул его, и отлучил императора от церкви. Крестовый поход в Святую Землю теперь возглавлял отлученный. Вдобавок Фридрих вопреки доброй традиции не стал гробить войска в битвах, осадах и походах, а путем переговоров отыграл назад Иерусалим. Такого ему простить не могли. Все дружно возопили, что он предал их мусульманам, которые, конечно же, сразу отберут Иерусалим назад. То, что предыдущие и последующие походы им вообще никак не помогли, естественно, осталось за кадром. Патриарх запретил Фридриху въезд в Иерусалим, и Герман должен был выбирать, следовать ему за императором или покинуть его. Как человек сильной воли он выбрал первое и бок о бок с императором торжественно въехал в Иерусалим и принял участие в его коронации королем Иерусалима. Непосредственно после этого он резонно пишет Папе: «У нашего дела в Святой Земле был бы куда больший успех, если бы Император примирился с Церковью». Несколькими днями позже он предостерегает Папу о преувеличенности слухов и снабжает того информацией о событиях и достижениях из первых рук.
Благодарность Фридриха Ордену не знала границ. После возвращения в Акру он даровал братья госпиталь в Иерусалиме и торговые пошлины с Акры в размере не менее 6400 безантов ежегодно.
Сразу после этого Герман начинает работать над превращением Акры в оплот Ордена. Под резиденцию было выбрано стратегически важное место, на котором началось строительство замка Монфор. Магистр не мог долго заниматься строительством, так как был срочно вызван в Италию, в качестве посредника между церковью и империей. Произвести их примирение удалось после восьмикратных поездок туда-сюда, и в январе 1230 в Сан-Джермано был заключен мир. Роль магистра была настолько велика, что после пира в ознаменование этого события папа и император «в папских покоях пребывали в долгих переговорах в присутствии только магистра тевтонцев».
Тем временем Герман решился на вмешательство в прусские дела. Папа был в восторге. Он послал к братьям Ордена пламенный призыв начать борьбу с пруссами и осенью 1230 приказал начать проповедь Крестового Похода в Германии, Чехии, Польше и Готланде.
Магистр же опять не мог возглавить его, поскольку беспрерывно работал посредником в Италии. Скрытая борьба из-за стремления Фридриха к власти все обострялась. Герман верил в возможность снять напряженность между Церковью и Империей мирным путем, и до самой своей смерти не покладая рук честно трудился ради этого. Папа и Император были всецело уверены в его искренности и полностью доверяли ему. Так, Григорий IX пишет ломбардцам в сентябре 1231: «Император посылает к вам мужа испытанной честности, чья тщательная осмотрительность в делах достойна глубочайшего уважения, магистра Германа». Император же сообщает Папе, что в ломбардском деле надо дожидаться возвращения Германа, все знающего, через которого он сможет сделать некоторые важные сообщения, которые не решится доверить никому другому. Гохмейстер должен был выступать как посредник на Востоке.
В 1236 году положение в Италии становится настолько угрожающим, что папа требует от императора незамедлительно прислать магистра:/ «его присутствие там наиболее целесообразно для улаживания этих споров». Наконец, в 1237 году даже сам Герман утерял всякую надежду, так что папа в марте должен был ему напоминать: «Мы повелеваем во имя обета послушания, которым ты связан с Нами и Римской Церковью, в высшей степени серьезно, чтобы ты, который так дорог Богу и Нашей Милости, прибыл к Нам безотлагательно, дабы во имя чести Церкви и Империи содействовать миру и согласию». Что ему нужно повиноваться, подтвердили и братья Ордена на генеральном капитуле в Марбурге, которые только что отсоветовали ему посредничать в других переговорах: «Немецкие князья должны исполнить свой долг, с которым они затягивали, желая подчинить ломбардцев мечом». Магистр оговорил, что ручается за успех дела только при условии максимальной публичности. Это следует из его письма Григорию: «Мы должны быть удивлены тому, к чему ты в своих письмах неоднократно сподвигал нас. Мы выступили против любимейшего сына во Христе Фридриха. Мы не знаем, откуда ты черпаешь эти подозрения».
Но катастрофу уже нельзя было предотвратить: в 1237 году вспыхнула уже открытая война императора с ломбардцами. Хотя он и одержал в битве при Контенуово блестящую победу, но его непомерные требования довели горожан до смертельной борьбы. Борьба, в которую оказалась втянута вся Италия, окончилась в 1260 падением Гогенштауфенов, немецкой короны и гегемонии немцев в Центральной Европе. Дальновидный Герман фон Зальца, наверное, предвидел подобный финал. Но тяжелое заболевание не дало ему ни единого шанса предотвратить его. Герман искал исцеления в Салерно, но тщетно. Он скончался там 20 марта 1239 года и обрел вечный покой в Барлетте, в доме Тевтонского Ордена. После его смерти Григорий IX начал решительный бой с Фридрихом.
Насколько недолговечны оказались дипломатические достижения Германа, настолько же прочным было основание, заложенное им для Ордена. Он уравнял его с храмовниками и иоаннитами, основал более девяноста домов Ордена и несколько баллей на западе и востоке, укрепил базу Ордена в Сирии и, наконец, вмешавшись в прусские и ливонские дела, предопределил особое место Ордена в истории. Свидетельством его забот о чести и славе ордена служит большое число высокородных мужей, вступивших в него.
Как государственный деятель, Герман фон Зальца долгое время был посредником между Григорием IX и Фридрихом II. Он пользовался неограниченным доверием таких разных, но одинаково осторожных в выборе доверенных лиц, людей. Это требовало высокой меры „политически зрелой дальновидности и дипломатического искусства и чистосердечной открытости и поразительного умения обращаться с людьми". Герман фон Зальца был хранителем чаши согласия между двумя главами христианского мира. Он оказался достоин этого, так как нашел в себе силы быть честным маклером Папы и Императора, на которого оба могли положиться.
То, что высокопоставленный и занятой дипломат не забывал о своем Ордене, и занимался им скорее по велению сердца, чем по долгу службы, доказывает мощный подъем, который пережило братство под его магистратом. Его решающее участие в этом заключалось, главным образом, в дарениях и привилегиях, щедро осыпавшихся на Орден после его поездок по делам высокой политики. Орденская традиция в этом смысле всегда была благодарна своему великому Магистру в несколько преувеличенной похвале Петра Дуйсбургского: «не было с начала мира видано, чтобы Орден благодаря одному человеку испытал такой взлет»
Бедные царские дети.
В ночь на 25 ноября 1741 года гренадерская рота Преображенского полка совершила очередной переворот. Свергнутый император, Иван Антонович, находился на 14 месяце царствования и 16 месяце жизни. Его мать, Анна Леопольдовна, четырьмя месяцами ранее родила девочку, Екатерину, и наверстывала упущенное, проводя время в пирах и забавах. Отец императора, принц Антон, был занят постройкой нового дворца и парка, в котором можно было бы разъезжать на шестерке лошадей...
Гвардейцы входят в спящий дворец без всякого кровопролития. Страсти разгорелись, когда добрались до царских покоев: малолетних детей вырывают из рук кормилицы, четырехмесячную принцессу Екатерину Антоновну пьяный преображенец роняет; Анну Леопольдовну и принца Антона Брауншвейгского оскорбляют.
Тут является Елизавета, переодетая в мужской костюм, и объявляет Брауншвейгскому семейству, что они больше не царствуют, но жить будут...
Сначала было объявлено, что семья отсылается на родину - в Германию.
До декабря 1742 года принцев держат в Риге, затем в Динамюндской крепости. Пошли слухи, что принцев не только освободят, но и вернут к власти. Опасения Елизаветы Петровны всё усиливались. И вместо отсылки в Германию принцев переводят в Холмогоры, на Белое море, выход к которому, впрочем, надежно заперт Архангельском.
Четыре главных арестанта - двое взрослых и двое детей, а также близкая к ним придворная дама. Постепенно число узников увеличивется: в тюрьме Анна Леопольдовна родила еще троих детей: Елисавету (1743), Петра (1745) и Алексея (1746). Все пятеро детей - внучатые племянники и племянницы Елизаветы Петровны.
Во время последних родов принцесса умрёт, а свергнутый император Иоанн Антонович, будет отделен от семьи и переведен в Шлиссельбург. В Холмогорах, под надзором специального коменданта и воинской команды, оказывается овдовевший принц Антон Брауншвейгский с четырьмя детьми. О принцессе Екатерине, которую "уронили на лестнице" во время переворота, сообщают, что она как будто глуховата и со странностями.
В течение двадцати лет царствования Елизаветы переписка по поводу "известных персон" невелика. Дети Антона-Ульриха и Анны Леопольдовны вырастут за оградой своей тюрьмы: летом гуляют по высоко огороженному саду, а зимой "за великими снегами и пройти никому нельзя, да и нужды нет". Все слуги тоже навсегда заперты в доме и никогда не выйдут за ограду "под опасением жесточайшего истязания".
Заключенным, правда, выдается приличное довольствие - по шесть тысяч рублей в год, шелковые и шерстяные ткани, венгерское вино, гданская водка (вместо которой комендант иногда доставляет Антону-Ульриху "поддельную водку из простого вина").
С 1746 года принцы попадают в руки пьяного, вороватого, беспутного и жестокого капитана Вындомского.
Царица Елизавета Петровна и ее окружение беспокоятся насчет возможных заговоров в пользу "семейства", а также любых слухов о принцах. Когда Анна Леопольдовна умирает, то из Петербурга требуют, чтобы принц Антон сделал собственноручное описание этой смерти: это документ, который можно предъявить Европе в случае появления любой "Лжеанны Леопольдовны". Антону предписывается в том письме - не сообщать о рождении сына Алексея: лишние сведения о новых претендентах на престол не нужны. Когда Иоанна VI перевезли в Шлиссельбург, это никак не отразилось на секретной переписке об "известных персонах", как будто бы принц оставался в Холмогорах.
Так пытались обмануть заговорщиков. Малейшее подозрение насчет офицеров охраны сразу ведет к замене: молодой подпоручик Писарев, в пьяном виде грозившийся передвинуть Вындомскому "рот на затылок", тут же переведен в Тобольск. Однажды принц Антон просит у императрицы, чтобы его детей учили читать и писать, ибо "дети растут и ничего не знают о боге и слове божьем". Ответа не последовало. Из дальнейшей переписки видно, что отец не умел систематически обучать пятерых детей, и они не знали иностранных языков, а говорили только по-русски с северным выговором.
Воцарение Петра III, а затем Екатерины II рождает у несчастных холмогорских узников надежды на освобождение после двадцатилетней отсидки. Принц Антон-Ульрих пишет Екатерине II, называя себя "пылью и прахом", и снова ходатайствует, чтобы дети могли "чему-нибудь учиться".
Екатерина II отвечает, текст ее послания сохранился в черновой рукописи Стасова:
"Вашей светлости письмо, мне поданное на сих днях, напомянуло ту жалость, которую я всегда о вас и вашей фамилии имела. Я знаю, что бог нас наипаче определил страдание человеческое не токмо облегчить, но и благополучно способствовать, к чему я особливо природною мою склонность имею. Но избавление ваше соединено еще с некоторыми трудностями, которые вашему благоразумию понятны быть могут. Дайте мне время рассмотреть оные, а между тем я буду стараться облегчить ваше заключение моим об вас попечением и помогать детям вашим, оставшимся на свете, в познании закона божия, от которого им и настоящее их бедствие сноснее будет. Не отчаивайтесь о моей к вам милости, с которой я пребываю".
В руках царицы уже был ответ на недавний секретный запрос: "знают ли молодые принцы, кто они таковы и каким образом о себе рассуждают?" Надежда, что четверо взрослых детей не знают, "кто они", была рассеяна отчетом коменданта: "поскольку живут означенные персоны в одних покоях и нет меж ними сеней, только двери, то молодым не знать им о себе, кто они таковы, невозможно, и все по обычаю называют их принцами и принцессами".
При таких политических обстоятельствах в Холмогоры был отправлен генерал-майор Александр Ильич Бибиков.
Бибикову в 1762 году было 33 года, он имел немалый жизненный опыт: инженер, артиллерист, деятельный участник Семилетней войны, отлившийся в ряде сражений. При коронации он получил орден святой Анны и задание чрезвычайной государственной важности. В это время главный надзор за Брауншвейгским семейством был поручен Никите Панину, воспитателю маленького наследника Павла. Именно к партии Панина-Павла принадлежал и Бибиков. Не доверяя этим людям, как сторонникам ее "нелюбезного сына", царица понимала, что, поскольку они делают ставку на Павла, тем более усердно будут пресекать любую интригу в пользу других, "брауншвейгских претендентов".
Цель тайных переговоров Бибикова была представлена в секретной инструкции из девяти пунктов, подписанной Екатериной II 10 ноября 1762 года. Смысл бумаги - что ему велено отправиться в Холмогоры и, пробыв там сколько нужно, осмотреть "содержание, все нынешнее состояние, то есть: дом, пищу и чем они время провождают, и ежели придумаете к их лучшему житью и безнужному в чем-либо содержанию, то нам объявить, возвратясь, имеете". Но главная задача Бибикова - уговорить принца Антона-Ульриха принять освобождение и уехать одному, "а детей его для тех же государственных резонов, которые он, по благоразумию своему, понимать сам может, до тех пор освободить не можем, пока дела наши государственные не укрепятся в том порядке, в котором они к благополучию империи нашей новое свое положение теперь приняли".
В переводе с "гладкого" языка инструкции это означало, что захватившая престол Екатерина II опасается тех, кто, несомненно, имеет на него больше прав: прямых потомков Ивана V, правнучатых племянников и племянниц Петра Великого (и имена их фамильные - Иван, Петр, Алексей, Екатерина, Елизавета). Принц Антон не опасен - он имеет не больше прав, чем сама Екатерина II; он не потомок законных царей, а только супруг. Екатерина наставляла Бибикова "особливо примечать детей нравы и понятия".
Царица, впрочем, серьезно не надеялась, что отец бросит детей, и много лет спустя сын Бибикова вот что напишет в своих воспоминаниях:
"Главнейшая цель сделанного Александру Ильичу препоручения состояла в том, чтоб, вошед в доверенность принца и детей его, узнал способности, мнения каждого, о чем при начале еще не утвержденного ее правления нужно было иметь сведения. Откровенность, веселый нрав и ловкое обращение уполномоченного доставили ему в сем совершенный успех. Но все усилия его склонить принца Антона разлучиться с детьми были напрасны, а потому Александр Ильич старался по крайней мере смягчить, даже некоторым образом усладить его состояние. Хотя все сие и действительно предписано в данной ему от человеколюбивой государыни инструкции, но особенная ревность его в исполнении сей статьи была такова, что отправился в обратный путь благословляем и осыпан живейшими знаками уважения и самой приязни от всех принцев и принцесс".
Бибиков пробыл в Холмогорах несколько недель. Сын его сообщал, что, "приехав в столицу, Александр Ильич изъявил к состоянию их искреннее участие: он подал императрице донесение о их добрых свойствах, а особливо о разуме и дарованиях принцессы Екатерины, достоинства коей описал так, что государыня холодностию приема дала почувствовать Александру Ильичу, что сие его к ним усердие было, по мнению ее, излишнее и ей неприятное. Холодность сию изъявила она столько, что он испросил позволения употребить неблагоприятствующее для него время на исправление домашних его обстоятельств и уехал с семьей своею в небольшую свою вотчину в Рязанской губернии".
Любопытнейший текст, основанный, очевидно, на семейных рассказах. Пушкин, передавая эти факты Николаю I, дополняет и усиливает: "Бибиков возвратился, влюбленный без памяти в принцессу Екатерину".
В самом деле, посланец царицы смел, прямодушен. Бибиков мог бы, конечно, продвинуться по службе, если бы вел себя осторожнее, написал бы в отчете то, чего Екатерина II желала, если бы подыграл ее тайным помыслам. Судя по всему, он слишком горячо вступился за несчастных узников и тем вторгся в запретную политическую область. В. В. Стасов же смело замечает по этому поводу: "Несмотря на все заверения и человеколюбивые фразы, императрица Екатерина II на самом деле нисколько не заботилась и ничуть не помышляла об облегчении участи Брауншвейгского семейства и доставлении ему каких-нибудь других утешений, кроме возможности носить штофные робронды и пить венгерское вино". (Это пишется для царского чтения, для Александра II!)
Предание о чувстве к принцессе сохранилось. Доказательство тому и несомненный факт опалы Бибикова, продлившейся около года. Донесение генерала, о котором упоминает его сын, конечно, существовало в письменном виде, но не сохранилось даже среди секретнейших бумаг об "известном семействе". Не значится оно и среди солидного комплекса писем и депеш, полученных царицей в разные годы. Это обстоятельство (отмеченное еще Стасовым) само по себе говорит о стремлении царицы скрыть, уничтожить "ненужный" документ, выдвигающий на передний план другую "привлекательную персону" царских кровей. Что же была это за персона? Пушкин вслед за книгой о Бибикове и семейными преданиями называет принцессу Екатерину. Конечно, "любовь зла", и Бибиков мог влюбиться в девушку, о которой всего за полгода до того говорилось (в докладе коменданта от 8 мая 1762 года), что она "сложения больного и почти чахоточного, а притом несколько и глуха, и говорит немо и невнятно, и одержима всегда болезненными припадками, нрава очень тихого". В то же время Бибиков-сын утверждает, что его отец доносил императрице "о разуме и дарованиях" принцессы. Разнообразные же источники постоянно отмечают ум и красоту другой - младшей принцессы, Елизаветы. В только что цитированной записке коменданта от 8 мая 1762 года сообщается, что 19-летняя Елисавета "росту женского немалого и сложения ныне становится плавного, нраву, как разумеется, несколько горячего...". Пять лет спустя, в 1767 году, архангельский губернатор доносит: "Дочери [принца Антона] большая, Екатерина, весьма косноязычна и глуха, зачем и ни в какие разговоры не вступает, а притом, как лекарь мне объявил, что и больна гастрическими припадками... а меньшая, Елисавета, как и меньший сын Алексей, наиболее понятливы". Сверх того Стасов цитирует английскую записку о Брауншвейгском семействе (составленную в 1780 году и хранящуюся в Британском музее), где отмечается, что одна из принцесс "очень хороша собою". Итак, скорее - Елизавета.
После отъезда Бибикова положение "известных персон", в сущности, ухудшается. В предыдущие двадцать лет не было никаких перспектив на улучшение, теперь же Екатерина II подала узникам большие надежды. Меж тем секретность их содержания даже увеличивается. На всякий случай пишутся инструкции, как хоронить "любого умершего из семьи": пастора не присылать, отпевать ночью, "на молитвах и возгласах в церкви никак их не поминать, как просто именем, не называя принцами". Когда понадобилось переделать печи в холмогорском доме-тюрьме, Петербург строго предписывал, "чтоб печники известных персон не видали".
И вот - 1764 год: попытка офицера Мировича освободить из Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича. Дело кончается гибелью бывшего императора на 25-м году жизни (а ведь попал в заключение полуторагодовалым).
Мирович казнен. В Холмогорах же, вероятно, очень долго и не знали о гибели сына и брата. Императрица Екатерина II теперь почти успокаивается... После 1764 года шансы холмогорских принцев на освобождение сильно уменьшаются; время от времени архангельские власти получают из столицы предупреждения и даже приметы "заговорщиков", якобы направляющихся на север...
40 лет без малого провела в заключении Брауншвейгская фамилия. После визита Бибикова и гибели в Шлиссельбурге Ивана Антоновича принцев надолго оставили в покое. В мире происходили самые разнообразные события. Однако принц Антон и его дети не имеют права всего этого знать. Меняются коменданты, охрана пьянствует, ворует, архангельский губернатор Головцын докладывает, что "каменные покои тесны и нечисты".
1767 год: ревизия губернатора, явно жалеющего узников. Принцесса Елизавета высказалась при нем "с живостью и страстью" и, "заплакав на их несчастную, продолжаемую и поныне судьбину, не переставая проливать слезы, произносила жалобу, упоминая в разговорах и то, будто бы они, кроме их произведения на свет, никакой над собой винности не знают, и могла бы она и с сестрою своею за великое счастье почитать, если б они удостоены были в высочайшую вашего императорского величества службу хотя взяты быть в камер-юнгферы" (придворный чин). Головцын "их утешал, и они повеселели". Позже мягкосердечный губернатор изыщет оригинальный способ воздействия на Екатерину, Никиту Панина и других советников: передавая разговоры, якобы подслушанные его агентами от принцев, в форме доноса, он сообщает разные их лестные высказывания в адрес царицы! Головцын верно рассчитал, что донос, секретная информация будут прочтены наверху быстрее всего; однако никаких облегчений не последовало...
25 мая 1768 года: принц Антон обращается к Екатерине II. Он просится с детьми за границу и клянется "именем бога, пресвятой троицей и святым евангелием в сохранении верности вашему величеству до конца жизни"; при этом он вспоминает милостивое письмо Екатерины в 1762 году, "и в особенности уверения в вашей милости генерала Бибикова, чем мы все эти годы утешали и подкрепляли себя"; 15 декабря того же года Антон-Ульрих заклинает царицу "кровавыми ранами и милосердием Христа"; через два месяца еще одно письмо - никакого ответа не последовало.
Конец 1767 - начало 1768 года: в секретной переписке, в доносах обсуждаются дела, совершенно необычные для такого рода бумаг: "принцесса Елисавета, превосходящая всех красотой и умом", влюбилась в одного из сержантов холмогорской команды. Ее предмет - Иван Трифонов, 27 лет, из дворян, крив на один глаз, рыж, "нрава веселого, склонный танцевать, играя на скрипке, и всех забавлять". В донесениях много печальных, лирических подробностей: сержант подарил принцессе собачку, а "она ее целует"; Трифонов "ходит наверх в черных или белых шелковых чулках и ведет себя, точно будто принадлежит к верху"; наконец, принцесса "кидает в сержанта калеными орехами, после чего они друг друга драли за уши, били друг друга скрученными платками". Не сообщая сперва обо всем этом в Петербург, комендант и губернатор все-таки удаляют Трифонова из внутреннего караула, после чего "младшая дочь известной персоны была точно помешанная, а при этом необыкновенно задумчивая. Глаза у ней совсем остановились во лбу, щеки совсем ввалились, притом она почернела в лице, на голове у ней был черный платок, и из-под него висели волосы, совершенно распущенные по щекам"; после того сам принц Антон напрасно молит коменданта, чтобы сержанта Трифонова пускали наверх" "для скрипки и поиграть в марьяж", а сам сержант падает в ноги коменданту, майору Мячкову, умоляя: "Не погубите меня!"
И вот последняя попытка Елисаветы: из окошка в "отхожем месте", оказывается, можно видеть окно сержанта. Однако уловка разгадана, и меры приняты... Больше принцесса никогда не увидит сержанта Трифонова: он вскоре образумится, станет офицером, там же, в Холмогорах, и женится. А принцесса тяжело заболевает: восемь месяцев "жестокой рвоты", "истерии". У ее отца все усиливается цинга. Лекарь лечит первобытно - в основном пусканием крови.
Холмогорский мирок все продолжал беспокоить хозяев Зимнего дворца. Узнав о бракосочетании наследника Павла, принцесса Елисавета от имени больного отца, братьев и сестер обращается к графу Н. И. Панину: "Осмеливаемся утруждать ваше превосходительство, нашего надежнейшего попечителя, о испрошении нам, в заключении рожденным, хоша для сей толь великой радости у ее императорского величества малыя свободы".
"Малыя свободы", однако, не последовали: царица нашла, что прогулки за пределами тюрьмы могут вызвать "неприличное в жителях тамошних любопытство". Панин же 3 декабря 1773 года выговаривает губернатору Головцыну, что письмо принцессы писано слишком уж хорошим слогом и умно, в то время как "я по сей день всегда того мнения был, что они все безграмотны и никакого о том понятия не имеют, чтоб сии дети свободу, а паче способности имели куда-либо писать своею рукою письма". Панин опасается, чтобы принцы не писали таким слогом и "в другие места"; запрашивает, откуда такое умение, и получает поразительный ответ принца Антона-Ульриха. Все четверо детей учились русской грамоте по нескольким церковным книгам и молитвам, а кроме того, "по указам, челобитным и ордерам". Канцелярско-полицейские документы, оказывается, могут быть источником хорошего слога!
Никита Панин, один из культурнейших людей века, завершает свой розыск полуироническим выводом: "что дети известные обучилися сами собою грамоте, тому уже быть так, когда прежде оное не предусмотрено". Не разучивать же их обратно!
4 мая 1776 года: на 35-м году заключения умирает принц Антон, похороненный "во 2-м часу ночи со всякими предосторожностями". Перед смертью он просит "за бедных сирот его" и горячо благодарит своих главных тюремщиков - царицу и Панина. Екатерина II не выражает даже формального соболезнования (как это сделала Елизавета Петровна, узнав о смерти Анны Леопольдовны).
Начало 1777 года: Головцын доносит, что принцесса Елисавета "сошла с ума и в безумии своем много говорит пустого и несбыточного, а временами много и плачет, а иногда лежит, закрыв голову одеялом, в глубоком молчании несколько часов кряду". Потом женщина (ей уже 34 года) приходит в себя...
Еще проходят месяцы и годы. Появляются на свет внуки Екатерины II: в декабре 1777-го - будущий царь Александр I, в 1779-м его брат Константин. Династия упрочена, у Петра Великого появились законные праправнуки, и опасения насчет "брауншвейгских претендентов" сильно уменьшаются... Почти сорок лет миновало, и вот в Холмогоры прислан генерал-губернатор А. П. Мельгунов. Как некогда, 18 лет назад, Бибиков,этот новый посланец опять проверяет, сколь опасны принцы и сколь велика сокрытая в них "государственная угроза".
"Елисавета, - 36 лет, ростом и лицом схожа на мать... Кажется, что обхождением, словоохотливостью и разумом далеко превосходит и братьев своих, и сестру, и она, по примечанию моему, над всеми ими начальствует: ей повинуются братья, исполняя все то, что бы она ни приказала, например, велит подать стул - подают, и прочее и тому подобное". О старшей, Екатерине, писано, что она "38 лет, похожая на отца, весьма косноязычна, братья и сестра объясняются с ней по минам" (то есть знаками). Другие принцы - "Петр 35 лет, горбат, крив; Алексей 34 года, белокур, молчалив, братья же оба не имеют ни малейшей природной остроты, а больше видна в них робость, простота, застенчивость, молчаливость и приемы, одним малым ребятам приличные". Мельгунов нарочно притворился больным, чтобы лучше узнать этих людей, обедал с ними, участвовал в карточной игре (трессет) - "весьма для меня скучной, но для них веселой и обыкновенной". Беседуя в основном с принцессой Елизаветой ("выговор ее, так как и братьев, ответствует наречию того места, где они родились и выросли, то есть холмогорскому"), посланец царицы слышит, что прежде, когда был жив отец, они хотели, "чтоб дана им была вольность"; позже - "чтоб позволено было им проезжаться", а теперь - "рассудите сами, - говорила она мне,-можем ли мы иного чего пожелать, кроме сего уединения? Мы здесь родились, привыкли и застарели, так для нас большой свет не только не нужен, но и тягостен для того, что мы не знаем, как с людьми обходиться, а научиться уже поздно". Принцесса просила только о некоторых домашних и хозяйственных послаблениях: "Из Петербурга присылают нам корсеты, чепчики и токи, но мы их не употребляем, для того, что ни мы, ни девки наши не знаем, как их надевать и носить: так сделайте милость, - примолвила она мне, - пришлите такого человека, который мог бы нас в них наряжать".
Еще и еще раз Мельгунов (точно так, как прежде Бибиков) уговаривает царицу, что нечего бояться этих "персон"; под его диктовку принцы свою любовь повергают к ее стопам...
Миссия Мельгунова оказывается более счастливой, чем путешествие Бибикова. 18 марта 1780 года Екатерина II пишет вдовствующей королеве Дании и Норвегии Юлии-Марии, что "время пришло" освободить ее родных племянников, о которых родная сестра Антона-Ульриха все эти годы, конечно, опасалась спрашивать у могущественной императрицы.
Екатерина II просит поместить двух сыновей и двух дочерей Антона и Анны Леопольдовны в каком-нибудь внутреннем городе Норвегии. Королева отвечает, что ее глубоко трогает "доброта и великодушие, оказываемое вашим величеством несчастным детям покойного моего брата герцога АнтонаУльриха", и находит здесь "отпечаток великой и высокой души". Но при этом Екатерине II сообщается, что в Норвегии, к сожалению, не существует городов, далеких от моря! Поэтому принцев лучше разместить во внутреннем датском городке Горсенсе. Императрица не возражает.
Тут наступает последний акт драмы. Мельгунов приезжает в Холмогоры, приглашает двух принцев и двух принцесс на корабль. Они никогда в жизни не выходили за пределы собственного сада и очень боятся, ожидая ловушки. Мельгунов для их успокоения помещает на фрегат собственную жену, за что после получит строгий выговор от царицы: нельзя посвящать в тайну лишних людей!
В ночь с 26 на 27 июня судно отправляется из Холмогор. Принцы постоянно ждут подвоха. Услышав, например, торжественное пение в соборе близ Новодвинской крепости, четверо освобождаемых дрожат от страха, предполагая, что это их отпевают. Но успокаиваются, узнав, что 28 июня праздник, день вступления Екатерины II на престол. Ночью с 29 на 30 июня корабль "Полярная звезда" выходит в море.
В Петербурге сильно волновались, долго не получая известий насчет прибытия "Полярной звезды" на место, воображали захват судна восставшими против Англии североамериканскими штатами. Оказалось, что противные ветры замедлили путь... Наконец приходит долгожданное известие из Копенгагена. Петр, Алексей, Екатерина, Елисавета поселяются в Горсенсе, окруженные заранее назначенным штатом. Получают от императрицы по 8 тысяч рублей в год и богатые подарки. Тетка, датская королева, решила, однако, не встречаться с племянниками, боясь огорчить "петербургскую сестру". За принцами и принцессами все время следят: русских путешественников к ним не допускают, датский городок глухой, четверо прибывших не знают языка. Вскоре русский посол в Копенгагене доложил своей императрице, что все та же неугомонная Елисавета жалуется (в письме к тетке), что "не пользуется свободой, потому что не может выходить со двора, сколько того желает, не делает то, что хочет". Королева Юлия-Мария отвечала, что "свобода не состоит в этом, и что она сама часто находится в подобном же положении".
23 ноября 1780 года королева-тетушка извещает Екатерину II, что принцы "пожалели о своих холмогорских лошадках и лугах и нашли, что они менее свободны и более стеснены в нынешнем положении".
"Вот как сильны привычки на этом свете, - отвечала Екатерина II, - сожалеют иной раз даже и о Холмогорах".
20 октября 1782 года новый приступ душевной болезни уносит 39-летнюю Елизавету, самую живую из четырех, героиню бибиковского отчета, скорее всего ту, в которую генерал влюбился без памяти... Траура не было. Через пять лет скончался "младший принц" Алексей Антонович. О двух оставшихся почти позабыли в грохоте войн и революций.
Принц Петр Антонович умер в 1798 году. Осталась одна принцесса Екатерина, больная, глухая...
Уж нет на свете Екатерины II, убили Павла I; и тут, в 1802 году, 63-летняя Екатерина Антоновна пишет страшное, не очень грамотное письмо своему духовнику - трагический аккорд, завершающий всю эпопею: "Преподобнейший духовный отец Феофан! Што мне было в тысячу раз лючше было жить в Холмогорах, нежели в Горсенсе. Што меня придворные датские не любят и часто оттого плакала... и я теперь горькие слезы проливаю, проклиная себя, что я давно не умерла".
Жили они в тюрьме, а потом, на свободе, плакали по той самой тюрьме. Екатерина Антоновна умерла в апреле 1807 года. Незадолго до смерти она на память нарисовала свое холмогорское жилище и сохранила до конца неведомо как доставшийся и спрятанный сувенир в виде серебряного рубля с изображением "императора Иоанна" - ее убитого брата.
Гвардейцы входят в спящий дворец без всякого кровопролития. Страсти разгорелись, когда добрались до царских покоев: малолетних детей вырывают из рук кормилицы, четырехмесячную принцессу Екатерину Антоновну пьяный преображенец роняет; Анну Леопольдовну и принца Антона Брауншвейгского оскорбляют.
Тут является Елизавета, переодетая в мужской костюм, и объявляет Брауншвейгскому семейству, что они больше не царствуют, но жить будут...
Сначала было объявлено, что семья отсылается на родину - в Германию.
До декабря 1742 года принцев держат в Риге, затем в Динамюндской крепости. Пошли слухи, что принцев не только освободят, но и вернут к власти. Опасения Елизаветы Петровны всё усиливались. И вместо отсылки в Германию принцев переводят в Холмогоры, на Белое море, выход к которому, впрочем, надежно заперт Архангельском.
Четыре главных арестанта - двое взрослых и двое детей, а также близкая к ним придворная дама. Постепенно число узников увеличивется: в тюрьме Анна Леопольдовна родила еще троих детей: Елисавету (1743), Петра (1745) и Алексея (1746). Все пятеро детей - внучатые племянники и племянницы Елизаветы Петровны.
Во время последних родов принцесса умрёт, а свергнутый император Иоанн Антонович, будет отделен от семьи и переведен в Шлиссельбург. В Холмогорах, под надзором специального коменданта и воинской команды, оказывается овдовевший принц Антон Брауншвейгский с четырьмя детьми. О принцессе Екатерине, которую "уронили на лестнице" во время переворота, сообщают, что она как будто глуховата и со странностями.
В течение двадцати лет царствования Елизаветы переписка по поводу "известных персон" невелика. Дети Антона-Ульриха и Анны Леопольдовны вырастут за оградой своей тюрьмы: летом гуляют по высоко огороженному саду, а зимой "за великими снегами и пройти никому нельзя, да и нужды нет". Все слуги тоже навсегда заперты в доме и никогда не выйдут за ограду "под опасением жесточайшего истязания".
Заключенным, правда, выдается приличное довольствие - по шесть тысяч рублей в год, шелковые и шерстяные ткани, венгерское вино, гданская водка (вместо которой комендант иногда доставляет Антону-Ульриху "поддельную водку из простого вина").
С 1746 года принцы попадают в руки пьяного, вороватого, беспутного и жестокого капитана Вындомского.
Царица Елизавета Петровна и ее окружение беспокоятся насчет возможных заговоров в пользу "семейства", а также любых слухов о принцах. Когда Анна Леопольдовна умирает, то из Петербурга требуют, чтобы принц Антон сделал собственноручное описание этой смерти: это документ, который можно предъявить Европе в случае появления любой "Лжеанны Леопольдовны". Антону предписывается в том письме - не сообщать о рождении сына Алексея: лишние сведения о новых претендентах на престол не нужны. Когда Иоанна VI перевезли в Шлиссельбург, это никак не отразилось на секретной переписке об "известных персонах", как будто бы принц оставался в Холмогорах.
Так пытались обмануть заговорщиков. Малейшее подозрение насчет офицеров охраны сразу ведет к замене: молодой подпоручик Писарев, в пьяном виде грозившийся передвинуть Вындомскому "рот на затылок", тут же переведен в Тобольск. Однажды принц Антон просит у императрицы, чтобы его детей учили читать и писать, ибо "дети растут и ничего не знают о боге и слове божьем". Ответа не последовало. Из дальнейшей переписки видно, что отец не умел систематически обучать пятерых детей, и они не знали иностранных языков, а говорили только по-русски с северным выговором.
Воцарение Петра III, а затем Екатерины II рождает у несчастных холмогорских узников надежды на освобождение после двадцатилетней отсидки. Принц Антон-Ульрих пишет Екатерине II, называя себя "пылью и прахом", и снова ходатайствует, чтобы дети могли "чему-нибудь учиться".
Екатерина II отвечает, текст ее послания сохранился в черновой рукописи Стасова:
"Вашей светлости письмо, мне поданное на сих днях, напомянуло ту жалость, которую я всегда о вас и вашей фамилии имела. Я знаю, что бог нас наипаче определил страдание человеческое не токмо облегчить, но и благополучно способствовать, к чему я особливо природною мою склонность имею. Но избавление ваше соединено еще с некоторыми трудностями, которые вашему благоразумию понятны быть могут. Дайте мне время рассмотреть оные, а между тем я буду стараться облегчить ваше заключение моим об вас попечением и помогать детям вашим, оставшимся на свете, в познании закона божия, от которого им и настоящее их бедствие сноснее будет. Не отчаивайтесь о моей к вам милости, с которой я пребываю".
В руках царицы уже был ответ на недавний секретный запрос: "знают ли молодые принцы, кто они таковы и каким образом о себе рассуждают?" Надежда, что четверо взрослых детей не знают, "кто они", была рассеяна отчетом коменданта: "поскольку живут означенные персоны в одних покоях и нет меж ними сеней, только двери, то молодым не знать им о себе, кто они таковы, невозможно, и все по обычаю называют их принцами и принцессами".
При таких политических обстоятельствах в Холмогоры был отправлен генерал-майор Александр Ильич Бибиков.
Бибикову в 1762 году было 33 года, он имел немалый жизненный опыт: инженер, артиллерист, деятельный участник Семилетней войны, отлившийся в ряде сражений. При коронации он получил орден святой Анны и задание чрезвычайной государственной важности. В это время главный надзор за Брауншвейгским семейством был поручен Никите Панину, воспитателю маленького наследника Павла. Именно к партии Панина-Павла принадлежал и Бибиков. Не доверяя этим людям, как сторонникам ее "нелюбезного сына", царица понимала, что, поскольку они делают ставку на Павла, тем более усердно будут пресекать любую интригу в пользу других, "брауншвейгских претендентов".
Цель тайных переговоров Бибикова была представлена в секретной инструкции из девяти пунктов, подписанной Екатериной II 10 ноября 1762 года. Смысл бумаги - что ему велено отправиться в Холмогоры и, пробыв там сколько нужно, осмотреть "содержание, все нынешнее состояние, то есть: дом, пищу и чем они время провождают, и ежели придумаете к их лучшему житью и безнужному в чем-либо содержанию, то нам объявить, возвратясь, имеете". Но главная задача Бибикова - уговорить принца Антона-Ульриха принять освобождение и уехать одному, "а детей его для тех же государственных резонов, которые он, по благоразумию своему, понимать сам может, до тех пор освободить не можем, пока дела наши государственные не укрепятся в том порядке, в котором они к благополучию империи нашей новое свое положение теперь приняли".
В переводе с "гладкого" языка инструкции это означало, что захватившая престол Екатерина II опасается тех, кто, несомненно, имеет на него больше прав: прямых потомков Ивана V, правнучатых племянников и племянниц Петра Великого (и имена их фамильные - Иван, Петр, Алексей, Екатерина, Елизавета). Принц Антон не опасен - он имеет не больше прав, чем сама Екатерина II; он не потомок законных царей, а только супруг. Екатерина наставляла Бибикова "особливо примечать детей нравы и понятия".
Царица, впрочем, серьезно не надеялась, что отец бросит детей, и много лет спустя сын Бибикова вот что напишет в своих воспоминаниях:
"Главнейшая цель сделанного Александру Ильичу препоручения состояла в том, чтоб, вошед в доверенность принца и детей его, узнал способности, мнения каждого, о чем при начале еще не утвержденного ее правления нужно было иметь сведения. Откровенность, веселый нрав и ловкое обращение уполномоченного доставили ему в сем совершенный успех. Но все усилия его склонить принца Антона разлучиться с детьми были напрасны, а потому Александр Ильич старался по крайней мере смягчить, даже некоторым образом усладить его состояние. Хотя все сие и действительно предписано в данной ему от человеколюбивой государыни инструкции, но особенная ревность его в исполнении сей статьи была такова, что отправился в обратный путь благословляем и осыпан живейшими знаками уважения и самой приязни от всех принцев и принцесс".
Бибиков пробыл в Холмогорах несколько недель. Сын его сообщал, что, "приехав в столицу, Александр Ильич изъявил к состоянию их искреннее участие: он подал императрице донесение о их добрых свойствах, а особливо о разуме и дарованиях принцессы Екатерины, достоинства коей описал так, что государыня холодностию приема дала почувствовать Александру Ильичу, что сие его к ним усердие было, по мнению ее, излишнее и ей неприятное. Холодность сию изъявила она столько, что он испросил позволения употребить неблагоприятствующее для него время на исправление домашних его обстоятельств и уехал с семьей своею в небольшую свою вотчину в Рязанской губернии".
Любопытнейший текст, основанный, очевидно, на семейных рассказах. Пушкин, передавая эти факты Николаю I, дополняет и усиливает: "Бибиков возвратился, влюбленный без памяти в принцессу Екатерину".
В самом деле, посланец царицы смел, прямодушен. Бибиков мог бы, конечно, продвинуться по службе, если бы вел себя осторожнее, написал бы в отчете то, чего Екатерина II желала, если бы подыграл ее тайным помыслам. Судя по всему, он слишком горячо вступился за несчастных узников и тем вторгся в запретную политическую область. В. В. Стасов же смело замечает по этому поводу: "Несмотря на все заверения и человеколюбивые фразы, императрица Екатерина II на самом деле нисколько не заботилась и ничуть не помышляла об облегчении участи Брауншвейгского семейства и доставлении ему каких-нибудь других утешений, кроме возможности носить штофные робронды и пить венгерское вино". (Это пишется для царского чтения, для Александра II!)
Предание о чувстве к принцессе сохранилось. Доказательство тому и несомненный факт опалы Бибикова, продлившейся около года. Донесение генерала, о котором упоминает его сын, конечно, существовало в письменном виде, но не сохранилось даже среди секретнейших бумаг об "известном семействе". Не значится оно и среди солидного комплекса писем и депеш, полученных царицей в разные годы. Это обстоятельство (отмеченное еще Стасовым) само по себе говорит о стремлении царицы скрыть, уничтожить "ненужный" документ, выдвигающий на передний план другую "привлекательную персону" царских кровей. Что же была это за персона? Пушкин вслед за книгой о Бибикове и семейными преданиями называет принцессу Екатерину. Конечно, "любовь зла", и Бибиков мог влюбиться в девушку, о которой всего за полгода до того говорилось (в докладе коменданта от 8 мая 1762 года), что она "сложения больного и почти чахоточного, а притом несколько и глуха, и говорит немо и невнятно, и одержима всегда болезненными припадками, нрава очень тихого". В то же время Бибиков-сын утверждает, что его отец доносил императрице "о разуме и дарованиях" принцессы. Разнообразные же источники постоянно отмечают ум и красоту другой - младшей принцессы, Елизаветы. В только что цитированной записке коменданта от 8 мая 1762 года сообщается, что 19-летняя Елисавета "росту женского немалого и сложения ныне становится плавного, нраву, как разумеется, несколько горячего...". Пять лет спустя, в 1767 году, архангельский губернатор доносит: "Дочери [принца Антона] большая, Екатерина, весьма косноязычна и глуха, зачем и ни в какие разговоры не вступает, а притом, как лекарь мне объявил, что и больна гастрическими припадками... а меньшая, Елисавета, как и меньший сын Алексей, наиболее понятливы". Сверх того Стасов цитирует английскую записку о Брауншвейгском семействе (составленную в 1780 году и хранящуюся в Британском музее), где отмечается, что одна из принцесс "очень хороша собою". Итак, скорее - Елизавета.
После отъезда Бибикова положение "известных персон", в сущности, ухудшается. В предыдущие двадцать лет не было никаких перспектив на улучшение, теперь же Екатерина II подала узникам большие надежды. Меж тем секретность их содержания даже увеличивается. На всякий случай пишутся инструкции, как хоронить "любого умершего из семьи": пастора не присылать, отпевать ночью, "на молитвах и возгласах в церкви никак их не поминать, как просто именем, не называя принцами". Когда понадобилось переделать печи в холмогорском доме-тюрьме, Петербург строго предписывал, "чтоб печники известных персон не видали".
И вот - 1764 год: попытка офицера Мировича освободить из Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича. Дело кончается гибелью бывшего императора на 25-м году жизни (а ведь попал в заключение полуторагодовалым).
Мирович казнен. В Холмогорах же, вероятно, очень долго и не знали о гибели сына и брата. Императрица Екатерина II теперь почти успокаивается... После 1764 года шансы холмогорских принцев на освобождение сильно уменьшаются; время от времени архангельские власти получают из столицы предупреждения и даже приметы "заговорщиков", якобы направляющихся на север...
40 лет без малого провела в заключении Брауншвейгская фамилия. После визита Бибикова и гибели в Шлиссельбурге Ивана Антоновича принцев надолго оставили в покое. В мире происходили самые разнообразные события. Однако принц Антон и его дети не имеют права всего этого знать. Меняются коменданты, охрана пьянствует, ворует, архангельский губернатор Головцын докладывает, что "каменные покои тесны и нечисты".
1767 год: ревизия губернатора, явно жалеющего узников. Принцесса Елизавета высказалась при нем "с живостью и страстью" и, "заплакав на их несчастную, продолжаемую и поныне судьбину, не переставая проливать слезы, произносила жалобу, упоминая в разговорах и то, будто бы они, кроме их произведения на свет, никакой над собой винности не знают, и могла бы она и с сестрою своею за великое счастье почитать, если б они удостоены были в высочайшую вашего императорского величества службу хотя взяты быть в камер-юнгферы" (придворный чин). Головцын "их утешал, и они повеселели". Позже мягкосердечный губернатор изыщет оригинальный способ воздействия на Екатерину, Никиту Панина и других советников: передавая разговоры, якобы подслушанные его агентами от принцев, в форме доноса, он сообщает разные их лестные высказывания в адрес царицы! Головцын верно рассчитал, что донос, секретная информация будут прочтены наверху быстрее всего; однако никаких облегчений не последовало...
25 мая 1768 года: принц Антон обращается к Екатерине II. Он просится с детьми за границу и клянется "именем бога, пресвятой троицей и святым евангелием в сохранении верности вашему величеству до конца жизни"; при этом он вспоминает милостивое письмо Екатерины в 1762 году, "и в особенности уверения в вашей милости генерала Бибикова, чем мы все эти годы утешали и подкрепляли себя"; 15 декабря того же года Антон-Ульрих заклинает царицу "кровавыми ранами и милосердием Христа"; через два месяца еще одно письмо - никакого ответа не последовало.
Конец 1767 - начало 1768 года: в секретной переписке, в доносах обсуждаются дела, совершенно необычные для такого рода бумаг: "принцесса Елисавета, превосходящая всех красотой и умом", влюбилась в одного из сержантов холмогорской команды. Ее предмет - Иван Трифонов, 27 лет, из дворян, крив на один глаз, рыж, "нрава веселого, склонный танцевать, играя на скрипке, и всех забавлять". В донесениях много печальных, лирических подробностей: сержант подарил принцессе собачку, а "она ее целует"; Трифонов "ходит наверх в черных или белых шелковых чулках и ведет себя, точно будто принадлежит к верху"; наконец, принцесса "кидает в сержанта калеными орехами, после чего они друг друга драли за уши, били друг друга скрученными платками". Не сообщая сперва обо всем этом в Петербург, комендант и губернатор все-таки удаляют Трифонова из внутреннего караула, после чего "младшая дочь известной персоны была точно помешанная, а при этом необыкновенно задумчивая. Глаза у ней совсем остановились во лбу, щеки совсем ввалились, притом она почернела в лице, на голове у ней был черный платок, и из-под него висели волосы, совершенно распущенные по щекам"; после того сам принц Антон напрасно молит коменданта, чтобы сержанта Трифонова пускали наверх" "для скрипки и поиграть в марьяж", а сам сержант падает в ноги коменданту, майору Мячкову, умоляя: "Не погубите меня!"
И вот последняя попытка Елисаветы: из окошка в "отхожем месте", оказывается, можно видеть окно сержанта. Однако уловка разгадана, и меры приняты... Больше принцесса никогда не увидит сержанта Трифонова: он вскоре образумится, станет офицером, там же, в Холмогорах, и женится. А принцесса тяжело заболевает: восемь месяцев "жестокой рвоты", "истерии". У ее отца все усиливается цинга. Лекарь лечит первобытно - в основном пусканием крови.
Холмогорский мирок все продолжал беспокоить хозяев Зимнего дворца. Узнав о бракосочетании наследника Павла, принцесса Елисавета от имени больного отца, братьев и сестер обращается к графу Н. И. Панину: "Осмеливаемся утруждать ваше превосходительство, нашего надежнейшего попечителя, о испрошении нам, в заключении рожденным, хоша для сей толь великой радости у ее императорского величества малыя свободы".
"Малыя свободы", однако, не последовали: царица нашла, что прогулки за пределами тюрьмы могут вызвать "неприличное в жителях тамошних любопытство". Панин же 3 декабря 1773 года выговаривает губернатору Головцыну, что письмо принцессы писано слишком уж хорошим слогом и умно, в то время как "я по сей день всегда того мнения был, что они все безграмотны и никакого о том понятия не имеют, чтоб сии дети свободу, а паче способности имели куда-либо писать своею рукою письма". Панин опасается, чтобы принцы не писали таким слогом и "в другие места"; запрашивает, откуда такое умение, и получает поразительный ответ принца Антона-Ульриха. Все четверо детей учились русской грамоте по нескольким церковным книгам и молитвам, а кроме того, "по указам, челобитным и ордерам". Канцелярско-полицейские документы, оказывается, могут быть источником хорошего слога!
Никита Панин, один из культурнейших людей века, завершает свой розыск полуироническим выводом: "что дети известные обучилися сами собою грамоте, тому уже быть так, когда прежде оное не предусмотрено". Не разучивать же их обратно!
4 мая 1776 года: на 35-м году заключения умирает принц Антон, похороненный "во 2-м часу ночи со всякими предосторожностями". Перед смертью он просит "за бедных сирот его" и горячо благодарит своих главных тюремщиков - царицу и Панина. Екатерина II не выражает даже формального соболезнования (как это сделала Елизавета Петровна, узнав о смерти Анны Леопольдовны).
Начало 1777 года: Головцын доносит, что принцесса Елисавета "сошла с ума и в безумии своем много говорит пустого и несбыточного, а временами много и плачет, а иногда лежит, закрыв голову одеялом, в глубоком молчании несколько часов кряду". Потом женщина (ей уже 34 года) приходит в себя...
Еще проходят месяцы и годы. Появляются на свет внуки Екатерины II: в декабре 1777-го - будущий царь Александр I, в 1779-м его брат Константин. Династия упрочена, у Петра Великого появились законные праправнуки, и опасения насчет "брауншвейгских претендентов" сильно уменьшаются... Почти сорок лет миновало, и вот в Холмогоры прислан генерал-губернатор А. П. Мельгунов. Как некогда, 18 лет назад, Бибиков,этот новый посланец опять проверяет, сколь опасны принцы и сколь велика сокрытая в них "государственная угроза".
"Елисавета, - 36 лет, ростом и лицом схожа на мать... Кажется, что обхождением, словоохотливостью и разумом далеко превосходит и братьев своих, и сестру, и она, по примечанию моему, над всеми ими начальствует: ей повинуются братья, исполняя все то, что бы она ни приказала, например, велит подать стул - подают, и прочее и тому подобное". О старшей, Екатерине, писано, что она "38 лет, похожая на отца, весьма косноязычна, братья и сестра объясняются с ней по минам" (то есть знаками). Другие принцы - "Петр 35 лет, горбат, крив; Алексей 34 года, белокур, молчалив, братья же оба не имеют ни малейшей природной остроты, а больше видна в них робость, простота, застенчивость, молчаливость и приемы, одним малым ребятам приличные". Мельгунов нарочно притворился больным, чтобы лучше узнать этих людей, обедал с ними, участвовал в карточной игре (трессет) - "весьма для меня скучной, но для них веселой и обыкновенной". Беседуя в основном с принцессой Елизаветой ("выговор ее, так как и братьев, ответствует наречию того места, где они родились и выросли, то есть холмогорскому"), посланец царицы слышит, что прежде, когда был жив отец, они хотели, "чтоб дана им была вольность"; позже - "чтоб позволено было им проезжаться", а теперь - "рассудите сами, - говорила она мне,-можем ли мы иного чего пожелать, кроме сего уединения? Мы здесь родились, привыкли и застарели, так для нас большой свет не только не нужен, но и тягостен для того, что мы не знаем, как с людьми обходиться, а научиться уже поздно". Принцесса просила только о некоторых домашних и хозяйственных послаблениях: "Из Петербурга присылают нам корсеты, чепчики и токи, но мы их не употребляем, для того, что ни мы, ни девки наши не знаем, как их надевать и носить: так сделайте милость, - примолвила она мне, - пришлите такого человека, который мог бы нас в них наряжать".
Еще и еще раз Мельгунов (точно так, как прежде Бибиков) уговаривает царицу, что нечего бояться этих "персон"; под его диктовку принцы свою любовь повергают к ее стопам...
Миссия Мельгунова оказывается более счастливой, чем путешествие Бибикова. 18 марта 1780 года Екатерина II пишет вдовствующей королеве Дании и Норвегии Юлии-Марии, что "время пришло" освободить ее родных племянников, о которых родная сестра Антона-Ульриха все эти годы, конечно, опасалась спрашивать у могущественной императрицы.
Екатерина II просит поместить двух сыновей и двух дочерей Антона и Анны Леопольдовны в каком-нибудь внутреннем городе Норвегии. Королева отвечает, что ее глубоко трогает "доброта и великодушие, оказываемое вашим величеством несчастным детям покойного моего брата герцога АнтонаУльриха", и находит здесь "отпечаток великой и высокой души". Но при этом Екатерине II сообщается, что в Норвегии, к сожалению, не существует городов, далеких от моря! Поэтому принцев лучше разместить во внутреннем датском городке Горсенсе. Императрица не возражает.
Тут наступает последний акт драмы. Мельгунов приезжает в Холмогоры, приглашает двух принцев и двух принцесс на корабль. Они никогда в жизни не выходили за пределы собственного сада и очень боятся, ожидая ловушки. Мельгунов для их успокоения помещает на фрегат собственную жену, за что после получит строгий выговор от царицы: нельзя посвящать в тайну лишних людей!
В ночь с 26 на 27 июня судно отправляется из Холмогор. Принцы постоянно ждут подвоха. Услышав, например, торжественное пение в соборе близ Новодвинской крепости, четверо освобождаемых дрожат от страха, предполагая, что это их отпевают. Но успокаиваются, узнав, что 28 июня праздник, день вступления Екатерины II на престол. Ночью с 29 на 30 июня корабль "Полярная звезда" выходит в море.
В Петербурге сильно волновались, долго не получая известий насчет прибытия "Полярной звезды" на место, воображали захват судна восставшими против Англии североамериканскими штатами. Оказалось, что противные ветры замедлили путь... Наконец приходит долгожданное известие из Копенгагена. Петр, Алексей, Екатерина, Елисавета поселяются в Горсенсе, окруженные заранее назначенным штатом. Получают от императрицы по 8 тысяч рублей в год и богатые подарки. Тетка, датская королева, решила, однако, не встречаться с племянниками, боясь огорчить "петербургскую сестру". За принцами и принцессами все время следят: русских путешественников к ним не допускают, датский городок глухой, четверо прибывших не знают языка. Вскоре русский посол в Копенгагене доложил своей императрице, что все та же неугомонная Елисавета жалуется (в письме к тетке), что "не пользуется свободой, потому что не может выходить со двора, сколько того желает, не делает то, что хочет". Королева Юлия-Мария отвечала, что "свобода не состоит в этом, и что она сама часто находится в подобном же положении".
23 ноября 1780 года королева-тетушка извещает Екатерину II, что принцы "пожалели о своих холмогорских лошадках и лугах и нашли, что они менее свободны и более стеснены в нынешнем положении".
"Вот как сильны привычки на этом свете, - отвечала Екатерина II, - сожалеют иной раз даже и о Холмогорах".
20 октября 1782 года новый приступ душевной болезни уносит 39-летнюю Елизавету, самую живую из четырех, героиню бибиковского отчета, скорее всего ту, в которую генерал влюбился без памяти... Траура не было. Через пять лет скончался "младший принц" Алексей Антонович. О двух оставшихся почти позабыли в грохоте войн и революций.
Принц Петр Антонович умер в 1798 году. Осталась одна принцесса Екатерина, больная, глухая...
Уж нет на свете Екатерины II, убили Павла I; и тут, в 1802 году, 63-летняя Екатерина Антоновна пишет страшное, не очень грамотное письмо своему духовнику - трагический аккорд, завершающий всю эпопею: "Преподобнейший духовный отец Феофан! Што мне было в тысячу раз лючше было жить в Холмогорах, нежели в Горсенсе. Што меня придворные датские не любят и часто оттого плакала... и я теперь горькие слезы проливаю, проклиная себя, что я давно не умерла".
Жили они в тюрьме, а потом, на свободе, плакали по той самой тюрьме. Екатерина Антоновна умерла в апреле 1807 года. Незадолго до смерти она на память нарисовала свое холмогорское жилище и сохранила до конца неведомо как доставшийся и спрятанный сувенир в виде серебряного рубля с изображением "императора Иоанна" - ее убитого брата.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)