Фигура Распутина в описании событий, приведших к краху царского режима, подверглась наибольшей мифологизации. И по сей день множество людей уверены в том, что царь и царица слепо подчинялись всемогущему фавориту, вплоть до повторения обвинений в адъюльтере Александры Федоровны с тобольским старцем. Неудивительно, что исследователи, ознакомившись с реальным положением дел, впадают в противоположную крайность, и объявляют Распутина чисто этаким медицинским работником при цесаревиче, абсолютно ни на что не влиявшим.
Правда же, как всегда, лежит совсем в другой плоскости.
Факты показывают, что до 1914 г. царица практически не вмешивалась в государственные дела, а влияние Распутина в довоенные годы было хотя и значительно, но все же ограничено. Однако постепенно это вмешательство и влияние стали нарастать, достигнув апогея в 1915—1916 гг. Впитав в себя смолоду правило, что жены не должны вмешиваться в деловую жизнь мужей, писал Гурко, Александра Федоровна в течение долгого времени занималась только домашними делами и в политику не вмешивалась. Царь на политические темы с женой «по-прежнему» вообще не разговаривал. Впервые царица стала интересоваться политическими вопросами в 1905 г. и то только по инициативе царя, который стал обращаться к ней за советами. Так, вероятно, через ее цензуру прошел манифест 18 февраля 1905 г., в котором говорилось о незыблемости самодержавия. Но в целом влияние царицы в предвоенные годы было «второстепенным и притом сказывалось лишь спорадически». В принципе таким же было и влияние Распутина.
Ни один министр вплоть до осени 1915 г. не был назначен по его указанию. Исключение составлял обер-прокурор синода В. К. Саблер, которого назначили благодаря вмешательству императрицы. «Императица, — пояснял Сазонов, — была инспирирована Распутиным, который в это время еще не вмешивался в государственные дела, но был озабочен устранением одних епископов, которые были ему враждебны, и протежировал другим, на поддержку которых он мог рассчитывать».
Распутин в то время интересовался почти исключительно церковными делами. На это у него были две причины. Во-первых, ведя пьяный и развратный образ жизни, он, естественно, мог ожидать протестов (и таковые были) против его близости к двору прежде всего со стороны церковных иерархов, синода, в чью первейшую обязанность входило обеспечение достоинства и морального авторитета царствующего дома. Кроме того, «старец» подозревался в хлыстовстве. Во-вторых, амплуа «молитвенника», в котором Распутин подвизался перед царской четой, обязывало его интересоваться именно делами церковного управления. Он даже сочинил книгу о своем путешествии в Иерусалим, которая пользовалась исключительным признанием у императрицы, Вырубовой и толпы его истеричных поклонниц из «высшего света».
В. Н. Коковцов утверждал, что в числе врагов, добивавшихся его отставки с поста председателя Совета министров, врагом номер один был Распутин, но ряд фактов заставляет усомниться в истинности этого утверждения. Что же касается вмешательства Распутина в подготовлявшуюся отставку П. А. Столыпина, то здесь участие его, если оно и имело место вообще, было небольшим и косвенным.
Более того, карьера Распутина несколько раз находилась под серьезной угрозой. В 1908—1910 гг. им занялись с целью убрать из Петербурга Столыпин и обер-прокуроры синода П. П. Извольский и Лукьянов. В начале 1911 г. эта попытка удалась. В результате соответствующего доклада Столыпина царю Распутин, по словам Родзянко, «очень быстро и неожиданно исчез с петербургского горизонта и долгое время на нем не появлялся». Когда же усилиями царицы он был вновь возвращен, им занялись Дума и «общественность». Некий Новоселов, москвич, член кружка московского губернского предводителя дворянства Самарина, ярого ненавистника Распутина, выпустил брошюру, разоблачавшую «старца», а в Думе был внесен запрос о нем. Николай II, по свидетельству того же автора, «колебался и искал таких обстоятельств, которые бы поставили его в положение, вынуждающее в силу вещей удалить Распутина».
В феврале 1912 г. Родзянко во время доклада царю заявил, что просит разрешения говорить о Распутине. «Опустив голову», царь разрешил. Последовал длинный рассказ о похождениях «старца» и была показана фотография, изображавшая его с наперсным крестом (на что имели право только духовные лица). Реакция царя, человека очень религиозного, выразилась в словах: «Да, уж это слишком». Однако на вопрос Родзянко, может ли он теперь всем говорить, что Распутин не вернется в столицу, царь ответил: «Нет, я не могу Вам этого обещать — Вашим же словам верю вполне». 28 февраля Родзянко позвонил его приятель, дворцовый комендант В. Н. Дедюлин, и сообщил, что доклад произвел на царя большое впечатление и он просит передать председателю Думы, чтобы Родзянко произвел расследование по делу Распутина.
Весной 1912 г. царь поехал в Крым, и Вырубова посадила вернувшегося в то время Распутина в свитский поезд. Узнав об этом, царь страшно рассердился, приказал Распутина высадить и отправить с агентом тайной полиции обратно в Тобольскую губернию. «Итак, — резюмировал Родзянко, — мои слова достигли желаемого результата. С тех пор Распутин при дворе некоторое время не появляется. Он приезжает в Петербург на два дня, оставаться дольше он не смеет».
Но несколько позже Распутин «посмел», и Родзянко вместе с остальными антираспутинцами из правительственных и думско-общественных кругов оказался на исходной позиции. В конце декабря 1913 г. при очередном докладе он зачитал царю выдержку из правой церковной газеты «Колокол», в которой говорилось: «Благодаря святым старцам, направляющим внешнюю политику, мы избегли войны в прошлом году (в связи со второй Балканской войной) и должны благославить судьбу». Николай сделал вид, что не понимает: «Какие старцы?» Когда же ему ответили, что он знает, царь «промолчал». Заметка в «Колоколе» вызвала возбуждение в Думе и печати. О ней говорили Милюков и Гучков, писало «Вечернее время» и т. д.
1914 год и первая половина 1915 г. для Распутина были вполне благополучными, но июнь — август 1915 г. оказались самым критическим периодом. На этот раз им занялся товарищ министра внутренних дел В. Н. Джунковский. Он составил «всеподданнейшую записку», в которой самым подробным образом изложил факты, «характеризовавшие Распутина с самой отрицательной стороны и называя все своими именами». В конце говорилось, что общение царской семьи с таким человеком «расшатывает трон и грозит династии».
«Записка» и личный доклад Джунковского произвели на царя большое впечатление. Он был «очень взволнован, благодарил», просил держать его в курсе по поводу дальнейших похождений «старца» и т. п., так что Джунковский «вышел от государя счастливый и довольный». Царь в течение двух месяцев не пускал к себе Распутина, а к автору записки «был более милостив, чем когда-либо». «Но, — меланхолично заключил Джунковский, — друзья Распутина не дремали и принимали меры».
«Записка» Джунковского, о которой царь просил никому не говорить, была передана императрице, та отдала ее одному из самых своих близких людей, флигель-адъютанту Саблину, с приказом произвести контррасследование, прежде всего о нашумевшем скандале, устроенном «старцем» в ресторане «У Яра» и послужившем поводом для доклада и «записки» Джунковского. Был произведен нажим на бывшего московского градоначальника Адрианова, и тот показал, что сообщенное Джунковским относительно этого скандала ему, Адрианову, неизвестно. «Все делалось тихо и секретно, по-семейному». В результате 15 августа царь особой запиской приказал немедленно уволить Джунковского.
Кризис во взаимоотношениях Распутина с царем был последним. Более того, после него влияние «старца» достигло апогея, и именно период деятельности Распутина с августа 1915 г. вплоть до его убийства в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. прежде всего имелся в виду, когда современники писали и говорили о «распутинщине». Все многочисленные попытки, предпринимавшиеся в то время великими князьями, министрами, Думой и другими лицами, покончить с его вмешательством в политику терпели полный крах. 1915—1916 гг. — период абсолютной неуязвимости Распутина, максимального его воздействия на царскую чету.
Систематическое вмешательство Распутина в государственные дела начинается с 1914 г. «С этого времени, как она (Вырубова), так и Распутин, — писал Воейков, — начали проявлять все больший и больший интерес к вопросам внутренней политики» Главное внимание в то время «старец» сосредоточил на великом князе Николае Николаевиче, которого решил сбросить с поста верховного главнокомандующего. Вражда носила чисто личный характер. Дело в том, что именно дядя царя вместе со своей женой Анастасией и ее сестрой Милицей (прозванными при дворе «галками») ввел Распутина во дворец. И причиной охлаждения, а затем и вражды между царской четой и Николаем Николаевичем стал именно «старец». Оценив обстановку, последний пришел к выводу, что ему выгоднее предать своего благодетеля и настроить против него царицу и ее супруга. Испугавшись огромной власти и влияния, которые получил Николай Николаевич, боясь, что он воспользуется ею, чтобы расправиться с ним, Распутин пришел к выводу, что спасти его в такой ситуации может только опала великого князя. С этой целью «старец» повел против него систематическую кампанию, доказывал царице, что Николай Николаевич, пользуясь своим положением, задумал сам сесть на престол. Плел интригу он исподволь, умно и последовательно, исходя из точного понимания психологии своей августейшей клиентки. Переписка Николая II и Александры Федоровны донесла до нас все этапы этой кампании.
20 сентября 1914 г. Александра Федоровна писала царю: «Наш Друг (Распутин) рад за тебя, что ты уехал. Он остался очень доволен вчерашним свиданием с тобой. Он постоянно опасается, что Bonheur, т.е. собственно галки, хотят, чтобы он добился трона в П. либо в Галиции, что это их цель, но я сказала, чтобы она успокоила его: совершенно немыслимо, чтобы ты когда-либо рискнул сделать подобное. Гр [игорий] ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл какую-либо роль». (Bonheur — вел. кн. Николай Николаевич. Трон в П. — трон в Польше. «Она» — Вырубова. Галки — дочери черногорского короля Николая: Анастасия, которая была женой Николая Николаевича, и Милица — жена его брата Петра Николаевича. Н. — тот же Николай Николаевич).
Далее «Друг» потребовал, чтобы царь как можно чаще показывался войскам, причем без Николая Николаевича, а царица — народу, чтобы не допустить дальнейшего роста популярности верховного главнокомандующего за счет престижа и популярности царской четы. «...Наш Друг желает, чтобы я разъезжала, а потому я должна подавить свою застенчивость», — сообщала царица. «Не в ставке дело, ты должен показаться войскам везде, где только возможно, а благословение и молитвы нашего Друга принесут свою помощь. Для меня такое утешение, что ты в тот вечер видел его и получил его благословение»,— писала она три месяца спустя. В последующих письмах супруга требовала, чтобы царь не сообщал Николаю Николаевичу, куда он едет к войскам, и не брал бы его в свиту во время поездок по фронту.
Вначале царица в нажиме на царя соблюдает еще некоторую осторожность и сдержанность. Но затем просьбы и советы заменяются прямыми указаниями. «Докажи, что ты повелитель... Будь более решительным и уверенным в себе...» — наставляет Александра Федоровна мужа в письме от 4 апреля 1915 г. «Хотя Н. поставлен очень высоко, ты выше его. Нашего Друга так же, как и меня, возмутило то, что Н. пишет свои телеграммы, ответы губернаторам и т. д. твоим стилем — он должен бы писать более просто и скромно... Будь уверен в себе и действуй». Несколько позже царица писала: «Наш Друг боится твоего пребывания в ставке... уступаешь». И дальше: «Нет, слушайся нашего Друга, верь ему, бог не даром его нам послал... Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы!». Хотя нажим царицы, подстрекаемой Распутиным, все время усиливается, она еще не требует отставки Николая Николаевича.
Развязку ускорило увольнение летом 1915 г. в угоду Думе и общественности четырех наиболее реакционных министров (обер-прокурора синода Саблера, министра юстиции И. Г. Щегловитова, внутренних дел — Н. А. Маклакова и военного — В. Н. Сухомлинова) и назначение на их места соответственно А. Д. Самарина, А. А. Хвостова, Н. Б. Щербатова и А. А. Поливанова. Эти смены, сделанные по прямому совету Николая Николаевича, имели цель пойти в какой-то мере навстречу Думе и «общественности».
Назначения испугали Распутина и царицу, особенно предоставление министерских постов Самарину и Поливанову. О Самарине как враге «старца» уже говорилось. Поливанов же считался другом Гучкова, а последний также имел репутацию ярого ненавистника Распутина. Реакция царицы была крайне болезненной: «Да, любимый, относительно Самарина я более чем огорчена, я прямо в отчаянии. Теперь... все пойдет плохо... Он будет работать против нас, раз он против Гр.». Такая же отрицательная реакция последовала и на назначение Поливанова: «Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра... разве он такой человек, к которому можно иметь доверие?... Я боюсь назначений Н. ...Не враг ли он (Поливанов) нашего Друга, что всегда приносит несчастье». Дальнейшие письма свидетельствуют о настоящем штурме, который Александра Федоровна предприняла против своего взбунтовавшегося супруга. Главный удар наносился по Николаю Николаевичу. «Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец — и дать ему только военные дела — как Френч и Жоффр. Никто теперь не знает, кто император... Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей,— это приводит меня в отчаяние... Все делается наперекор Его (Распутина) желаниям». Дальше — те самые требования быть сильным и твердым, которые главным образом и цитируются в литературе. «Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу?... Никто тебя не боится, а они должны... дрожать перед тобой... этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова». «Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках Н. и его штаба». Не слишком надеясь на эти призывы, императрица требовала скорейшего возвращения Николая в Царское Село: «Помни, что наш Друг просил тебя не оставаться там слишком долго... Он знает и видит Н. насквозь».
Но царь, отлично зная, что его ждет по возвращении, не торопился с приездом. Начальник его походной канцелярии Владимир Орлов, близкий Николаю II человек, сказал Шавельскому, что царь решил задержаться в ставке недели на две, потому что «к madame нельзя скоро на глаза показаться». «Действительно, — добавлял автор от себя, — государь пробыл в ставке еще около двух недель, ничего не делая, и в Петроград вернулся лишь 27 или 28 июня».
После возвращения царя Николай Николаевич был смещен и отправлен на Кавказ, а верховное командование царь взял на себя. Судя по всему, Николай капитулировал не сразу, но зато капитулировал безоговорочно. Принципиальное значение описанного эпизода как раз и состоит в том, что именно с того момента наступает эра безраздельного хозяйничанья «старца» и царицы, отразившаяся в «министерской чехарде» и других явлениях подобного рода.
Когда Бьюкенен посоветовал императрице сказать царю, что-бы тот не брал на себя верховного командования, «императрица сразу запротестовала», заявив, что царь с самого начала должен был взять на себя командование армией. «У меня не хватает терпения разговаривать с министрами, которые мешают ему исполнять свои обязанности...— продолжала она. К несчастью, государь слаб, но я намерена быть твердой». Она сдержала слово, пишет далее посол, фактически Россией управляла она, «особенно после того, как в феврале 1916 г. председателем Совета министров был назначен Штюрмер».
После произведенного Распутиным и царицей «государственного переворота» царь демонстрировал полную покорность. «Подумай, женушка моя, — писал он 25 августа,— не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже или хотя бы во время войны! Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения». Эта просьба означала, что царь фактически передавал власть в Петрограде жене — частному лицу, бывшему по российским законам таким же подданным царя, как и остальные 170 млн российских жителей. Естественно, царица была в полном восторге. «О мой дорогой, я так тронута, что ты просишь моей помощи, я всегда готова все сделать для тебя, но не люблю вмешиваться непрошенно, только здесь (в вопросе об отстранении Николая Николаевича) я чувствовала, что слишком много было поставлено на карту!» Супруг ей отвечал: «Будь совершенно спокойна и уверена во мне, моя душка - Солнышко. Моя воля теперь тверда и ум более здрав, чем перед отъездом». Царя уже не просят — ему приказывают. «Возьми клочок бумаги и запиши себе, о чем тебе нужно переговорить, и затем дай эту бумажку старику (И. Л. Горемыкину), чтобы ему легче было запомнить все вопросы», — приказывает царица мужу 11 сентября 1915 г. Далее перечень этих вопросов. «Вот тебе, дружок, список имен... которые могли быть кандидатами на место Самарина», читаем мы в письме от 7 сентября. «Скорей смени министров», — получает монарх приказ на другой день.
Отставка Николая Николаевича стала началом эры «министерской чехарды»; почти все министерские назначения за тот период были произведены по требованию Распутина. Из переписки видно, как Распутин и царица входили во вкус управления страной, все более расширяя сферу своего влияния. В письме от 14 сентября царица предлагает царю главнокомандующего юго-западным фронтом Н. И. Иванова взять в ставку, заменив Щербачевым, с тем чтобы сделать его чем-то вроде комиссара при Алексееве, которому она и «старец» не доверяют, но пока не считают нужным говорить об этом прямо. «Подумай об Иванове, дорогой мой. Мне думается, ты будешь спокойнее, если Иванов будет с Алексеевым в ставке».
Внутренняя политика целиком стала сферой влияния Распутина и царицы. «Только поскорее прикрой Думу — раньше, чем они успеют сделать свои вопросы, — приказывает она мужу — Будь и впредь также энергичен!». «Милый, запрети этот московский съезд (земского и городского союзов), это совершенно недопустимо: он будет похуже Думы.
Предметом забот и указаний царицы и «старца» становятся продовольственный вопрос, добыча угля, выпуск новых бумажных денег. Более того, Распутин решил, что для него настало время вплотную заняться военными делами, чтобы выправить положение на фронте. «Теперь, чтобы не забыть, я должна передать тебе поручение от нашего Друга, вызванное Его ночным видением, — сообщается Николаю 15 ноября. — Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо... он говорит, что именно теперь это самое важное, и настоятельно просит тебя, чтобы ты приказал нашим наступать».
Ответ на указания — полное послушание. Поздравляя императрицу с новым, 1916 г. Николай пишет ей 31 декабря: «Если б только ты знала, как это поддерживает меня и как вознаграждает меня за мою работу, ответственность, тревоги и пр. ... Право, не знаю, как бы я выдержал все это, если бы богу не было угодно дать мне тебя в жены и друзья. Я всерьез говорю это».
В 1916 г. диапазон прямого вмешательства царицы и Распутина в государственные дела все более расширяется. Фактически царица уже управляет страной. Она вызывает министров, принимает от них доклады и отдает распоряжения, против которых они не только не возражают, но которых просят. Причем делается это отнюдь не захватным порядком, а по горячему желанию самого царя. «Да, действительно, тебе надо быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь, — пишет он в Царское Село 23 сентября 1916 г. — На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров — этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! О бесценное Солнышко, я так счастлив, что ты наконец нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере о внутренних делах." В инструкциях царю супруга прежде всего заботится об укреплении позиций «Друга». «Держи мою записку перед собой, — пишет она 27 сентября 1916 г. — Наш Друг просил тебя переговорить по поводу всех этих вопросов с Протопоповым, и будет очень хорошо, если ты поговоришь с ним о нашем Друге и скажешь ему, что он должен слушать Его и доверять Его советам — пусть он почувствует, что ты не избегаешь Его имени». Этот приказ повторяется снова, в конце письма: «Вели ему слушаться советов нашего Друга... пожалуйста, скажи это, пусть он видит, что ты Ему доверяешь, он знает Его. Держи эту бумагу перед собой».
Итак, в первой части марлезонского балета, плавно перетекшего в карманьолу, мы можем сделать некие предварительные выводы.
Во-первых, до 1914 года Распутин вовсе не был лицом, принимающим решения, за пределами вопросов управления церковью. Это не значит, что он вовсе никак не участвовал во внутриполитической жизни страны, но был лицом даже не второстепенной, а третьестепенной значимости.
Во-вторых, положение Распутина отнюдь не было таким прочным и непоколебимым, как это принято считать. Он реально не раз оказывался на грани политической смерти, отстраняясь от двора под влиянием других клик.
В-третьих, собственно период верховной власти Распутина и царицы ограничивается промежутком в неполных полтора года - с августа 1915 по декабрь 1916.
Вторая часть марлезонского балета будет посвящена собственно механизму влияния Распутина.
Факты показывают, что до 1914 г. царица практически не вмешивалась в государственные дела, а влияние Распутина в довоенные годы было хотя и значительно, но все же ограничено. Однако постепенно это вмешательство и влияние стали нарастать, достигнув апогея в 1915—1916 гг. Впитав в себя смолоду правило, что жены не должны вмешиваться в деловую жизнь мужей, писал Гурко, Александра Федоровна в течение долгого времени занималась только домашними делами и в политику не вмешивалась. Царь на политические темы с женой «по-прежнему» вообще не разговаривал. Впервые царица стала интересоваться политическими вопросами в 1905 г. и то только по инициативе царя, который стал обращаться к ней за советами. Так, вероятно, через ее цензуру прошел манифест 18 февраля 1905 г., в котором говорилось о незыблемости самодержавия. Но в целом влияние царицы в предвоенные годы было «второстепенным и притом сказывалось лишь спорадически». В принципе таким же было и влияние Распутина.
Ни один министр вплоть до осени 1915 г. не был назначен по его указанию. Исключение составлял обер-прокурор синода В. К. Саблер, которого назначили благодаря вмешательству императрицы. «Императица, — пояснял Сазонов, — была инспирирована Распутиным, который в это время еще не вмешивался в государственные дела, но был озабочен устранением одних епископов, которые были ему враждебны, и протежировал другим, на поддержку которых он мог рассчитывать».
Распутин в то время интересовался почти исключительно церковными делами. На это у него были две причины. Во-первых, ведя пьяный и развратный образ жизни, он, естественно, мог ожидать протестов (и таковые были) против его близости к двору прежде всего со стороны церковных иерархов, синода, в чью первейшую обязанность входило обеспечение достоинства и морального авторитета царствующего дома. Кроме того, «старец» подозревался в хлыстовстве. Во-вторых, амплуа «молитвенника», в котором Распутин подвизался перед царской четой, обязывало его интересоваться именно делами церковного управления. Он даже сочинил книгу о своем путешествии в Иерусалим, которая пользовалась исключительным признанием у императрицы, Вырубовой и толпы его истеричных поклонниц из «высшего света».
В. Н. Коковцов утверждал, что в числе врагов, добивавшихся его отставки с поста председателя Совета министров, врагом номер один был Распутин, но ряд фактов заставляет усомниться в истинности этого утверждения. Что же касается вмешательства Распутина в подготовлявшуюся отставку П. А. Столыпина, то здесь участие его, если оно и имело место вообще, было небольшим и косвенным.
Более того, карьера Распутина несколько раз находилась под серьезной угрозой. В 1908—1910 гг. им занялись с целью убрать из Петербурга Столыпин и обер-прокуроры синода П. П. Извольский и Лукьянов. В начале 1911 г. эта попытка удалась. В результате соответствующего доклада Столыпина царю Распутин, по словам Родзянко, «очень быстро и неожиданно исчез с петербургского горизонта и долгое время на нем не появлялся». Когда же усилиями царицы он был вновь возвращен, им занялись Дума и «общественность». Некий Новоселов, москвич, член кружка московского губернского предводителя дворянства Самарина, ярого ненавистника Распутина, выпустил брошюру, разоблачавшую «старца», а в Думе был внесен запрос о нем. Николай II, по свидетельству того же автора, «колебался и искал таких обстоятельств, которые бы поставили его в положение, вынуждающее в силу вещей удалить Распутина».
В феврале 1912 г. Родзянко во время доклада царю заявил, что просит разрешения говорить о Распутине. «Опустив голову», царь разрешил. Последовал длинный рассказ о похождениях «старца» и была показана фотография, изображавшая его с наперсным крестом (на что имели право только духовные лица). Реакция царя, человека очень религиозного, выразилась в словах: «Да, уж это слишком». Однако на вопрос Родзянко, может ли он теперь всем говорить, что Распутин не вернется в столицу, царь ответил: «Нет, я не могу Вам этого обещать — Вашим же словам верю вполне». 28 февраля Родзянко позвонил его приятель, дворцовый комендант В. Н. Дедюлин, и сообщил, что доклад произвел на царя большое впечатление и он просит передать председателю Думы, чтобы Родзянко произвел расследование по делу Распутина.
Весной 1912 г. царь поехал в Крым, и Вырубова посадила вернувшегося в то время Распутина в свитский поезд. Узнав об этом, царь страшно рассердился, приказал Распутина высадить и отправить с агентом тайной полиции обратно в Тобольскую губернию. «Итак, — резюмировал Родзянко, — мои слова достигли желаемого результата. С тех пор Распутин при дворе некоторое время не появляется. Он приезжает в Петербург на два дня, оставаться дольше он не смеет».
Но несколько позже Распутин «посмел», и Родзянко вместе с остальными антираспутинцами из правительственных и думско-общественных кругов оказался на исходной позиции. В конце декабря 1913 г. при очередном докладе он зачитал царю выдержку из правой церковной газеты «Колокол», в которой говорилось: «Благодаря святым старцам, направляющим внешнюю политику, мы избегли войны в прошлом году (в связи со второй Балканской войной) и должны благославить судьбу». Николай сделал вид, что не понимает: «Какие старцы?» Когда же ему ответили, что он знает, царь «промолчал». Заметка в «Колоколе» вызвала возбуждение в Думе и печати. О ней говорили Милюков и Гучков, писало «Вечернее время» и т. д.
1914 год и первая половина 1915 г. для Распутина были вполне благополучными, но июнь — август 1915 г. оказались самым критическим периодом. На этот раз им занялся товарищ министра внутренних дел В. Н. Джунковский. Он составил «всеподданнейшую записку», в которой самым подробным образом изложил факты, «характеризовавшие Распутина с самой отрицательной стороны и называя все своими именами». В конце говорилось, что общение царской семьи с таким человеком «расшатывает трон и грозит династии».
«Записка» и личный доклад Джунковского произвели на царя большое впечатление. Он был «очень взволнован, благодарил», просил держать его в курсе по поводу дальнейших похождений «старца» и т. п., так что Джунковский «вышел от государя счастливый и довольный». Царь в течение двух месяцев не пускал к себе Распутина, а к автору записки «был более милостив, чем когда-либо». «Но, — меланхолично заключил Джунковский, — друзья Распутина не дремали и принимали меры».
«Записка» Джунковского, о которой царь просил никому не говорить, была передана императрице, та отдала ее одному из самых своих близких людей, флигель-адъютанту Саблину, с приказом произвести контррасследование, прежде всего о нашумевшем скандале, устроенном «старцем» в ресторане «У Яра» и послужившем поводом для доклада и «записки» Джунковского. Был произведен нажим на бывшего московского градоначальника Адрианова, и тот показал, что сообщенное Джунковским относительно этого скандала ему, Адрианову, неизвестно. «Все делалось тихо и секретно, по-семейному». В результате 15 августа царь особой запиской приказал немедленно уволить Джунковского.
Кризис во взаимоотношениях Распутина с царем был последним. Более того, после него влияние «старца» достигло апогея, и именно период деятельности Распутина с августа 1915 г. вплоть до его убийства в ночь с 16 на 17 декабря 1916 г. прежде всего имелся в виду, когда современники писали и говорили о «распутинщине». Все многочисленные попытки, предпринимавшиеся в то время великими князьями, министрами, Думой и другими лицами, покончить с его вмешательством в политику терпели полный крах. 1915—1916 гг. — период абсолютной неуязвимости Распутина, максимального его воздействия на царскую чету.
Систематическое вмешательство Распутина в государственные дела начинается с 1914 г. «С этого времени, как она (Вырубова), так и Распутин, — писал Воейков, — начали проявлять все больший и больший интерес к вопросам внутренней политики» Главное внимание в то время «старец» сосредоточил на великом князе Николае Николаевиче, которого решил сбросить с поста верховного главнокомандующего. Вражда носила чисто личный характер. Дело в том, что именно дядя царя вместе со своей женой Анастасией и ее сестрой Милицей (прозванными при дворе «галками») ввел Распутина во дворец. И причиной охлаждения, а затем и вражды между царской четой и Николаем Николаевичем стал именно «старец». Оценив обстановку, последний пришел к выводу, что ему выгоднее предать своего благодетеля и настроить против него царицу и ее супруга. Испугавшись огромной власти и влияния, которые получил Николай Николаевич, боясь, что он воспользуется ею, чтобы расправиться с ним, Распутин пришел к выводу, что спасти его в такой ситуации может только опала великого князя. С этой целью «старец» повел против него систематическую кампанию, доказывал царице, что Николай Николаевич, пользуясь своим положением, задумал сам сесть на престол. Плел интригу он исподволь, умно и последовательно, исходя из точного понимания психологии своей августейшей клиентки. Переписка Николая II и Александры Федоровны донесла до нас все этапы этой кампании.
20 сентября 1914 г. Александра Федоровна писала царю: «Наш Друг (Распутин) рад за тебя, что ты уехал. Он остался очень доволен вчерашним свиданием с тобой. Он постоянно опасается, что Bonheur, т.е. собственно галки, хотят, чтобы он добился трона в П. либо в Галиции, что это их цель, но я сказала, чтобы она успокоила его: совершенно немыслимо, чтобы ты когда-либо рискнул сделать подобное. Гр [игорий] ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл какую-либо роль». (Bonheur — вел. кн. Николай Николаевич. Трон в П. — трон в Польше. «Она» — Вырубова. Галки — дочери черногорского короля Николая: Анастасия, которая была женой Николая Николаевича, и Милица — жена его брата Петра Николаевича. Н. — тот же Николай Николаевич).
Далее «Друг» потребовал, чтобы царь как можно чаще показывался войскам, причем без Николая Николаевича, а царица — народу, чтобы не допустить дальнейшего роста популярности верховного главнокомандующего за счет престижа и популярности царской четы. «...Наш Друг желает, чтобы я разъезжала, а потому я должна подавить свою застенчивость», — сообщала царица. «Не в ставке дело, ты должен показаться войскам везде, где только возможно, а благословение и молитвы нашего Друга принесут свою помощь. Для меня такое утешение, что ты в тот вечер видел его и получил его благословение»,— писала она три месяца спустя. В последующих письмах супруга требовала, чтобы царь не сообщал Николаю Николаевичу, куда он едет к войскам, и не брал бы его в свиту во время поездок по фронту.
Вначале царица в нажиме на царя соблюдает еще некоторую осторожность и сдержанность. Но затем просьбы и советы заменяются прямыми указаниями. «Докажи, что ты повелитель... Будь более решительным и уверенным в себе...» — наставляет Александра Федоровна мужа в письме от 4 апреля 1915 г. «Хотя Н. поставлен очень высоко, ты выше его. Нашего Друга так же, как и меня, возмутило то, что Н. пишет свои телеграммы, ответы губернаторам и т. д. твоим стилем — он должен бы писать более просто и скромно... Будь уверен в себе и действуй». Несколько позже царица писала: «Наш Друг боится твоего пребывания в ставке... уступаешь». И дальше: «Нет, слушайся нашего Друга, верь ему, бог не даром его нам послал... Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы!». Хотя нажим царицы, подстрекаемой Распутиным, все время усиливается, она еще не требует отставки Николая Николаевича.
Развязку ускорило увольнение летом 1915 г. в угоду Думе и общественности четырех наиболее реакционных министров (обер-прокурора синода Саблера, министра юстиции И. Г. Щегловитова, внутренних дел — Н. А. Маклакова и военного — В. Н. Сухомлинова) и назначение на их места соответственно А. Д. Самарина, А. А. Хвостова, Н. Б. Щербатова и А. А. Поливанова. Эти смены, сделанные по прямому совету Николая Николаевича, имели цель пойти в какой-то мере навстречу Думе и «общественности».
Назначения испугали Распутина и царицу, особенно предоставление министерских постов Самарину и Поливанову. О Самарине как враге «старца» уже говорилось. Поливанов же считался другом Гучкова, а последний также имел репутацию ярого ненавистника Распутина. Реакция царицы была крайне болезненной: «Да, любимый, относительно Самарина я более чем огорчена, я прямо в отчаянии. Теперь... все пойдет плохо... Он будет работать против нас, раз он против Гр.». Такая же отрицательная реакция последовала и на назначение Поливанова: «Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра... разве он такой человек, к которому можно иметь доверие?... Я боюсь назначений Н. ...Не враг ли он (Поливанов) нашего Друга, что всегда приносит несчастье». Дальнейшие письма свидетельствуют о настоящем штурме, который Александра Федоровна предприняла против своего взбунтовавшегося супруга. Главный удар наносился по Николаю Николаевичу. «Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец — и дать ему только военные дела — как Френч и Жоффр. Никто теперь не знает, кто император... Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей,— это приводит меня в отчаяние... Все делается наперекор Его (Распутина) желаниям». Дальше — те самые требования быть сильным и твердым, которые главным образом и цитируются в литературе. «Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу?... Никто тебя не боится, а они должны... дрожать перед тобой... этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова». «Ты должен показать, что у тебя есть собственная воля и что ты вовсе не в руках Н. и его штаба». Не слишком надеясь на эти призывы, императрица требовала скорейшего возвращения Николая в Царское Село: «Помни, что наш Друг просил тебя не оставаться там слишком долго... Он знает и видит Н. насквозь».
Но царь, отлично зная, что его ждет по возвращении, не торопился с приездом. Начальник его походной канцелярии Владимир Орлов, близкий Николаю II человек, сказал Шавельскому, что царь решил задержаться в ставке недели на две, потому что «к madame нельзя скоро на глаза показаться». «Действительно, — добавлял автор от себя, — государь пробыл в ставке еще около двух недель, ничего не делая, и в Петроград вернулся лишь 27 или 28 июня».
После возвращения царя Николай Николаевич был смещен и отправлен на Кавказ, а верховное командование царь взял на себя. Судя по всему, Николай капитулировал не сразу, но зато капитулировал безоговорочно. Принципиальное значение описанного эпизода как раз и состоит в том, что именно с того момента наступает эра безраздельного хозяйничанья «старца» и царицы, отразившаяся в «министерской чехарде» и других явлениях подобного рода.
Когда Бьюкенен посоветовал императрице сказать царю, что-бы тот не брал на себя верховного командования, «императрица сразу запротестовала», заявив, что царь с самого начала должен был взять на себя командование армией. «У меня не хватает терпения разговаривать с министрами, которые мешают ему исполнять свои обязанности...— продолжала она. К несчастью, государь слаб, но я намерена быть твердой». Она сдержала слово, пишет далее посол, фактически Россией управляла она, «особенно после того, как в феврале 1916 г. председателем Совета министров был назначен Штюрмер».
После произведенного Распутиным и царицей «государственного переворота» царь демонстрировал полную покорность. «Подумай, женушка моя, — писал он 25 августа,— не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже или хотя бы во время войны! Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения». Эта просьба означала, что царь фактически передавал власть в Петрограде жене — частному лицу, бывшему по российским законам таким же подданным царя, как и остальные 170 млн российских жителей. Естественно, царица была в полном восторге. «О мой дорогой, я так тронута, что ты просишь моей помощи, я всегда готова все сделать для тебя, но не люблю вмешиваться непрошенно, только здесь (в вопросе об отстранении Николая Николаевича) я чувствовала, что слишком много было поставлено на карту!» Супруг ей отвечал: «Будь совершенно спокойна и уверена во мне, моя душка - Солнышко. Моя воля теперь тверда и ум более здрав, чем перед отъездом». Царя уже не просят — ему приказывают. «Возьми клочок бумаги и запиши себе, о чем тебе нужно переговорить, и затем дай эту бумажку старику (И. Л. Горемыкину), чтобы ему легче было запомнить все вопросы», — приказывает царица мужу 11 сентября 1915 г. Далее перечень этих вопросов. «Вот тебе, дружок, список имен... которые могли быть кандидатами на место Самарина», читаем мы в письме от 7 сентября. «Скорей смени министров», — получает монарх приказ на другой день.
Отставка Николая Николаевича стала началом эры «министерской чехарды»; почти все министерские назначения за тот период были произведены по требованию Распутина. Из переписки видно, как Распутин и царица входили во вкус управления страной, все более расширяя сферу своего влияния. В письме от 14 сентября царица предлагает царю главнокомандующего юго-западным фронтом Н. И. Иванова взять в ставку, заменив Щербачевым, с тем чтобы сделать его чем-то вроде комиссара при Алексееве, которому она и «старец» не доверяют, но пока не считают нужным говорить об этом прямо. «Подумай об Иванове, дорогой мой. Мне думается, ты будешь спокойнее, если Иванов будет с Алексеевым в ставке».
Внутренняя политика целиком стала сферой влияния Распутина и царицы. «Только поскорее прикрой Думу — раньше, чем они успеют сделать свои вопросы, — приказывает она мужу — Будь и впредь также энергичен!». «Милый, запрети этот московский съезд (земского и городского союзов), это совершенно недопустимо: он будет похуже Думы.
Предметом забот и указаний царицы и «старца» становятся продовольственный вопрос, добыча угля, выпуск новых бумажных денег. Более того, Распутин решил, что для него настало время вплотную заняться военными делами, чтобы выправить положение на фронте. «Теперь, чтобы не забыть, я должна передать тебе поручение от нашего Друга, вызванное Его ночным видением, — сообщается Николаю 15 ноября. — Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо... он говорит, что именно теперь это самое важное, и настоятельно просит тебя, чтобы ты приказал нашим наступать».
Ответ на указания — полное послушание. Поздравляя императрицу с новым, 1916 г. Николай пишет ей 31 декабря: «Если б только ты знала, как это поддерживает меня и как вознаграждает меня за мою работу, ответственность, тревоги и пр. ... Право, не знаю, как бы я выдержал все это, если бы богу не было угодно дать мне тебя в жены и друзья. Я всерьез говорю это».
В 1916 г. диапазон прямого вмешательства царицы и Распутина в государственные дела все более расширяется. Фактически царица уже управляет страной. Она вызывает министров, принимает от них доклады и отдает распоряжения, против которых они не только не возражают, но которых просят. Причем делается это отнюдь не захватным порядком, а по горячему желанию самого царя. «Да, действительно, тебе надо быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь, — пишет он в Царское Село 23 сентября 1916 г. — На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров — этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! О бесценное Солнышко, я так счастлив, что ты наконец нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере о внутренних делах." В инструкциях царю супруга прежде всего заботится об укреплении позиций «Друга». «Держи мою записку перед собой, — пишет она 27 сентября 1916 г. — Наш Друг просил тебя переговорить по поводу всех этих вопросов с Протопоповым, и будет очень хорошо, если ты поговоришь с ним о нашем Друге и скажешь ему, что он должен слушать Его и доверять Его советам — пусть он почувствует, что ты не избегаешь Его имени». Этот приказ повторяется снова, в конце письма: «Вели ему слушаться советов нашего Друга... пожалуйста, скажи это, пусть он видит, что ты Ему доверяешь, он знает Его. Держи эту бумагу перед собой».
Итак, в первой части марлезонского балета, плавно перетекшего в карманьолу, мы можем сделать некие предварительные выводы.
Во-первых, до 1914 года Распутин вовсе не был лицом, принимающим решения, за пределами вопросов управления церковью. Это не значит, что он вовсе никак не участвовал во внутриполитической жизни страны, но был лицом даже не второстепенной, а третьестепенной значимости.
Во-вторых, положение Распутина отнюдь не было таким прочным и непоколебимым, как это принято считать. Он реально не раз оказывался на грани политической смерти, отстраняясь от двора под влиянием других клик.
В-третьих, собственно период верховной власти Распутина и царицы ограничивается промежутком в неполных полтора года - с августа 1915 по декабрь 1916.
Вторая часть марлезонского балета будет посвящена собственно механизму влияния Распутина.
Комментариев нет:
Отправить комментарий