Если в Европе дуэль была дикорастущим сорняком, то в России - сорняком интродуцированным. В среде русского дворянства до Петра дуэлей не водилось. Да и сам Петр их отнюдь не стремился заводить. Более того, в «Патенте о поединках и начинании ссор», составлявшем 49-ю главу петровского «Устава воинского» (1716), предписывалось: «Ежели случится, что двое на назначенное место выдут, и один против другаго шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать. Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешаны да будут».
Как нетрудно догадаться, негативное отношение властей к дуэли ровным счетом не помогло. Русские дворяне с радостью позаимствовали обычай взаимостребления, и с оружием в руках ринулись отстаивать свою честь.
Формальные поводы к дуэли были не определены никак, от слова вообще. Дворянин сам решал, оскорбили ли его, или нет. В это время в России вообще не водилось никаких дуэльных кодексов, и регулирование дуэлей производилось непосредственно авторитетными в этом вопросе людьми. Читай - бретерами.
Дуэль начиналась с вызова. Ему, как правило, предшествовало столкновение, в результате которого какая-либо сторона считала себя оскорбленной и в качестве таковой требовала удовлетворения (сатисфакции). С этого момента противники уже не должны были вступать ни в какое общение: это брали на себя их представители-секунданты. Выбрав себе секунданта, оскорбленный обсуждал с ним тяжесть нанесенной ему обиды, от чего зависел и характер будущей дуэли — от формального обмена выстрелами до гибели одного или обоих участников. После этого секундант направлял противнику письменный вызов (картель). Как посредники между противниками секунданты прежде всего обязаны были приложить максимальные усилия к примирению. В обязанности секундантов входило изыскивать все возможности для мирного решения конфликта, не нанося ущерба интересам чести и особенно следя за соблюдением прав своего доверителя. Даже на поле боя секунданты обязаны были предпринять последнюю попытку к примирению. Кроме того, секунданты вырабатывают условия дуэли. В этом случае негласные правила предписывают им стараться, чтобы раздраженные противники не избирали более кровавых форм поединка. Если примирение оказывалось невозможным, секунданты составляли письменные условия и тщательно следили за строгим исполнением всей процедуры.
Участие в дуэли, даже в качестве секунданта, влекло за собой неизбежные неприятные последствия: для офицера это, как правило, было разжалование и ссылка на Кавказ (правда, разжалованным за дуэль начальство обыкновенно покровительствовало). Это создавало известные трудности при выборе секундантов: как лицо, в руки которого передаются жизнь и честь, секундант, в идеале, должен быть близким другом. Но этому противоречило нежелание вовлекать друга в неприятную историю, ломая ему карьеру. Со своей стороны, секундант также оказывался в трудном положении. Интересы дружбы требовали принять приглашение участвовать в дуэли как лестный знак доверия, а службы и карьеры — видеть в этом опасную угрозу испортить продвижение или даже вызвать личную неприязнь государя.
Неписаные правила русской дуэли конца XVIII — начала XIX века были значительно более суровыми, чем, например, во Франции, а с узаконенной актом 13 мая 1894 года поздней русской дуэлью вообще были не сравнимы. Обычное расстояние между барьерами в начале XIX века было 10-12 шагов, а нередки были случаи, когда противников разделяло лишь 6 шагов. А за период между 20 мая 1894 г. и 20 мая 1910 г. из 322 имевших место поединков ни одного не проводилось с дистанцией менее 12 шагов и лишь один — с дистанцией в 12 шагов. Основная же масса дуэлей происходила на расстоянии 20-30 шагов, то есть с дистанции, с которой в начале XIX века никто не думал стреляться. Естественно, что из 322 дуэлей лишь 15 имели смертельные исходы. Между тем в начале XIX века бескровные дуэли вызывали ироническое отношение.
При отсутствии твердо зафиксированных правил резко возрастало значение атмосферы, создаваемой вокруг поединков бретерами — хранителями дуэльных традиций. Они культивировали дуэль кровавую и жестокую. Человек, выходивший к барьеру, должен был проявить незаурядную силу духа, чтобы противостоять утвержденным и навязываемым ему нормам.
Минимально возможным смягчением условий было требование, чтобы противники остановились на месте, на котором их застал первый выстрел. По другим правилам, после того, как один из участников дуэли выстрелил, второй мог продолжать движение, а также потребовать противника к барьеру. Это подталкивало участников к наиболее опасной тактике: не стреляя на ходу, быстро выйти к барьеру и на предельно близкой дистанции целиться в неподвижного противника. Именно таковы были случаи, когда жертвами становились оба дуэлянта.
Во время дуэли Завадовского и Шереметева (1817), мы видим классический случай поведения бретера: «Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева, или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского, еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи. Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. «Ah! — сказал он. — II en voulait a ma vie! A la barriere!» (Ого! он покушается на мою жизнь! К барьеру!) Делать было нечего. Шереметев подошел. Завадовский выстрелил. Удар был смертельный, — он ранил Шереметева в живот!».
Вопреки правилам дуэли, на поединок нередко собиралась публика, как на зрелище. Требование отсутствия посторонних свидетелей имело серьезные основания, последние могли подталкивать участников на более кровавые действия. А их и без того было трудно избежать. Демонстративный выстрел в сторону являлся новым оскорблением и не мог способствовать примирению. В случае безрезультатного обмена выстрелами дуэль начиналась сначала, и жизнь противнику можно было сохранить только ценой собственной смерти или раны, а бретерские легенды, формировавшие общественное мнение, поэтизировали убийцу, а не убитого. Остановить или изменить что-либо в дуэли отдельный участник не властен. Хуже того, в процессе дуэли участники, даже решив не попасть в своего противника, испытывали психическое заражение процессом.
Это можно увидеть в записках Н. Муравьева-Карского который приводит слова Грибоедова о его чувствах во время дуэли с Якубовичем. Грибоедов не испытывал никакой личной неприязни к своему противнику, дуэль с которым была лишь завершением «четверной дуэли» (дуэли, в которой после противников стреляются их секунданты), начатой Шереметевым и Завадовским. Он предлагал мирный исход, от которого Якубович отказался, также подчеркнув, что не испытывает никакой личной вражды к Грибоедову и лишь исполняет слово, данное покойному Шереметеву. Встав с мирными намерениями к барьеру, Грибоедов по ходу дуэли почувствовал желание убить Якубовича — пуля прошла так близко от головы, что «Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел свою руку... Грибоедов после сказал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал».
Любая, а не только неправильная дуэль была в России уголовным преступлением. Каждая дуэль становилась в дальнейшем предметом судебного разбирательства. И противники, и секунданты несли уголовную ответственность. Суд, следуя букве закона, приговаривал дуэлянтов к смертной казни, которая, однако, в дальнейшем для офицеров чаще всего заменялась разжалованием в солдаты с правом выслуги (перевод на Кавказ давал возможность быстрого получения снова офицерского звания).
Избежать суда можно было только если священник регистрировал убитого как жертву несчастного случая или самоубийцу.
Впрочем, все это относится к дуэлям великосветским, где участники не могли избежать общественного интереса. Ято же происходило на дуэлях рядовых, в глуши или с участием мелкопоместных дворян, остается только догадываться. Впрочем, русская литература, и наше все в том числе, дают ясно понять, что на таких незнаменитых дуэлях строгими правилами особо себя не стесняли, о чем рекомендую помнить всем романтическим почитателям этого вида человекоубийства.
Как нетрудно догадаться, негативное отношение властей к дуэли ровным счетом не помогло. Русские дворяне с радостью позаимствовали обычай взаимостребления, и с оружием в руках ринулись отстаивать свою честь.
Формальные поводы к дуэли были не определены никак, от слова вообще. Дворянин сам решал, оскорбили ли его, или нет. В это время в России вообще не водилось никаких дуэльных кодексов, и регулирование дуэлей производилось непосредственно авторитетными в этом вопросе людьми. Читай - бретерами.
Дуэль начиналась с вызова. Ему, как правило, предшествовало столкновение, в результате которого какая-либо сторона считала себя оскорбленной и в качестве таковой требовала удовлетворения (сатисфакции). С этого момента противники уже не должны были вступать ни в какое общение: это брали на себя их представители-секунданты. Выбрав себе секунданта, оскорбленный обсуждал с ним тяжесть нанесенной ему обиды, от чего зависел и характер будущей дуэли — от формального обмена выстрелами до гибели одного или обоих участников. После этого секундант направлял противнику письменный вызов (картель). Как посредники между противниками секунданты прежде всего обязаны были приложить максимальные усилия к примирению. В обязанности секундантов входило изыскивать все возможности для мирного решения конфликта, не нанося ущерба интересам чести и особенно следя за соблюдением прав своего доверителя. Даже на поле боя секунданты обязаны были предпринять последнюю попытку к примирению. Кроме того, секунданты вырабатывают условия дуэли. В этом случае негласные правила предписывают им стараться, чтобы раздраженные противники не избирали более кровавых форм поединка. Если примирение оказывалось невозможным, секунданты составляли письменные условия и тщательно следили за строгим исполнением всей процедуры.
Участие в дуэли, даже в качестве секунданта, влекло за собой неизбежные неприятные последствия: для офицера это, как правило, было разжалование и ссылка на Кавказ (правда, разжалованным за дуэль начальство обыкновенно покровительствовало). Это создавало известные трудности при выборе секундантов: как лицо, в руки которого передаются жизнь и честь, секундант, в идеале, должен быть близким другом. Но этому противоречило нежелание вовлекать друга в неприятную историю, ломая ему карьеру. Со своей стороны, секундант также оказывался в трудном положении. Интересы дружбы требовали принять приглашение участвовать в дуэли как лестный знак доверия, а службы и карьеры — видеть в этом опасную угрозу испортить продвижение или даже вызвать личную неприязнь государя.
Неписаные правила русской дуэли конца XVIII — начала XIX века были значительно более суровыми, чем, например, во Франции, а с узаконенной актом 13 мая 1894 года поздней русской дуэлью вообще были не сравнимы. Обычное расстояние между барьерами в начале XIX века было 10-12 шагов, а нередки были случаи, когда противников разделяло лишь 6 шагов. А за период между 20 мая 1894 г. и 20 мая 1910 г. из 322 имевших место поединков ни одного не проводилось с дистанцией менее 12 шагов и лишь один — с дистанцией в 12 шагов. Основная же масса дуэлей происходила на расстоянии 20-30 шагов, то есть с дистанции, с которой в начале XIX века никто не думал стреляться. Естественно, что из 322 дуэлей лишь 15 имели смертельные исходы. Между тем в начале XIX века бескровные дуэли вызывали ироническое отношение.
При отсутствии твердо зафиксированных правил резко возрастало значение атмосферы, создаваемой вокруг поединков бретерами — хранителями дуэльных традиций. Они культивировали дуэль кровавую и жестокую. Человек, выходивший к барьеру, должен был проявить незаурядную силу духа, чтобы противостоять утвержденным и навязываемым ему нормам.
Минимально возможным смягчением условий было требование, чтобы противники остановились на месте, на котором их застал первый выстрел. По другим правилам, после того, как один из участников дуэли выстрелил, второй мог продолжать движение, а также потребовать противника к барьеру. Это подталкивало участников к наиболее опасной тактике: не стреляя на ходу, быстро выйти к барьеру и на предельно близкой дистанции целиться в неподвижного противника. Именно таковы были случаи, когда жертвами становились оба дуэлянта.
Во время дуэли Завадовского и Шереметева (1817), мы видим классический случай поведения бретера: «Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева, или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского, еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи. Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. «Ah! — сказал он. — II en voulait a ma vie! A la barriere!» (Ого! он покушается на мою жизнь! К барьеру!) Делать было нечего. Шереметев подошел. Завадовский выстрелил. Удар был смертельный, — он ранил Шереметева в живот!».
Вопреки правилам дуэли, на поединок нередко собиралась публика, как на зрелище. Требование отсутствия посторонних свидетелей имело серьезные основания, последние могли подталкивать участников на более кровавые действия. А их и без того было трудно избежать. Демонстративный выстрел в сторону являлся новым оскорблением и не мог способствовать примирению. В случае безрезультатного обмена выстрелами дуэль начиналась сначала, и жизнь противнику можно было сохранить только ценой собственной смерти или раны, а бретерские легенды, формировавшие общественное мнение, поэтизировали убийцу, а не убитого. Остановить или изменить что-либо в дуэли отдельный участник не властен. Хуже того, в процессе дуэли участники, даже решив не попасть в своего противника, испытывали психическое заражение процессом.
Это можно увидеть в записках Н. Муравьева-Карского который приводит слова Грибоедова о его чувствах во время дуэли с Якубовичем. Грибоедов не испытывал никакой личной неприязни к своему противнику, дуэль с которым была лишь завершением «четверной дуэли» (дуэли, в которой после противников стреляются их секунданты), начатой Шереметевым и Завадовским. Он предлагал мирный исход, от которого Якубович отказался, также подчеркнув, что не испытывает никакой личной вражды к Грибоедову и лишь исполняет слово, данное покойному Шереметеву. Встав с мирными намерениями к барьеру, Грибоедов по ходу дуэли почувствовал желание убить Якубовича — пуля прошла так близко от головы, что «Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел свою руку... Грибоедов после сказал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал».
Любая, а не только неправильная дуэль была в России уголовным преступлением. Каждая дуэль становилась в дальнейшем предметом судебного разбирательства. И противники, и секунданты несли уголовную ответственность. Суд, следуя букве закона, приговаривал дуэлянтов к смертной казни, которая, однако, в дальнейшем для офицеров чаще всего заменялась разжалованием в солдаты с правом выслуги (перевод на Кавказ давал возможность быстрого получения снова офицерского звания).
Избежать суда можно было только если священник регистрировал убитого как жертву несчастного случая или самоубийцу.
Впрочем, все это относится к дуэлям великосветским, где участники не могли избежать общественного интереса. Ято же происходило на дуэлях рядовых, в глуши или с участием мелкопоместных дворян, остается только догадываться. Впрочем, русская литература, и наше все в том числе, дают ясно понять, что на таких незнаменитых дуэлях строгими правилами особо себя не стесняли, о чем рекомендую помнить всем романтическим почитателям этого вида человекоубийства.
Комментариев нет:
Отправить комментарий